Вероломное нападение нацистов

Июнь 41-го. Мама и бабушка Рыгаловы: брошенная кукла

Мама, Людмила Ильинична Рыгалова, углядела эту тьму раньше всех прочих. Когда началась война, ей было еще только пять лет. Они с матушкой (Еленой Николаевной, моей бабушкой) вообще-то жили в Уральске, но в то лето гостили на Украине в Новогеоргиевске, где работала агрономом старшая сестра бабушки Мария Николаевна Рыбчинская. Украина не была для них чужой. Напротив, эта ветвь моего рода, украинская, происходит из села Николаевка в Одесской области (ранее — Херсонской губернии).

Вот и Мария Николаевна, окончив Сельскохозяйственный институт в Алма-Ате (в одном из первых выпусков), отправилась работать поближе к родным местам. Туда же вознамерилась перебраться и сестра с детьми (как они выглядели, можно видеть на представленной фотографии 1940 года) после того, как ее мужа (моего деда) Илью Михайловича Рыгалова сослали далеко на Дальний Восток. (К трагической судьбе деда я вернусь позже.) А для начала взяла дочку и решила разведать, что и как.

Новогеоргиевск, небольшой городок на Днепре, основанный в начале XVI века и закончивший свою историю в 1961-м на дне Кременчугского водохранилища, известен тем, что там когда-то служил кирасиром выдающийся русский поэт Афанасий Фет. Перед войной это был небольшой и сонный райцентр, утопавший в садах и песнях. Вот тут-то мама с бабушкой и встретили воскресный день 22 июня 1941 года.

Шесть лет маме исполнилось в колонне беженцев...

Она вспоминала, что в дороге им удалось пристать к местному детскому дому. Правда, часть ребятишек в дороге погибла, их разбомбили. А с другими они уже позже растерялись... А еще ей запомнилась большая кукла, которую она со слезами несла на все более слабеющих руках. До последнего, пока оставались силы. А потом, когда сил уже не осталось, оставила свою любимицу, уложив спать в бурьяне у дороги...

Когда они на пароме переправлялись через Днепр, их бомбили. Уже в мою бытность, когда мама слышала звук форсирования самолетного двигателя (а мы жили в зоне, где обкатывались после ремонта «Кукурузники»), она вся сжималась, вспоминая бомбежки, которые испытала в то страшное время...

Еще ей запомнилось ощущение засыхающей на коже корки грязи. Когда высаживались на левом берегу Днепра, попала ногой в грязь. Вернуться к воде и смыть возможности уже не было...

И радостное удивление бабушки (моей прабабушки Ефросиньи Никоновны Рыбчинской). Это уже в августе, когда наконец добрались до Уральска. Бабушка-то уж и не чаяла увидеть их живыми!

Банальная мысль приходит мне в голову, когда я думаю о том, что произошло с той шестилетней девочкой, счастливое лето которой так безобразно оборвалось нападением фашистов в тот год. Ей повезло куда больше многих, в том числе ее таких же маленьких сверстниц — осталась жива. Ни один снаряд и ни одна бомба, которые взрывались вокруг и падали на неповинные головы стариков, детей и женщин, бегущих от войны, не задел ее детскую головку. А в противном случае сегодня, читатель, я бы не смог предъявить обвинения тем нелюдям, благовоспитанным европейцам, которые так равнодушно, ради удовлетворения своей извращенной природы, навсегда прерывали цепочки рождений, безвозвратно крушили истории чьих-то семей. Ведь та вымотанная бесконечной ходьбой и измазанная грязью девочка, бросившая свою куклу на днепровских берегах, та, которой «повезло» в том, что в нее не попали, — это... Это была моя мама. Моя, моей сестры и брата, наших детей и всех тех, кто будет далее...

Июнь 41-го. Отец Вячеслав Федорович Михайлов: «Мы кричали «Ура!»

Папе, Вячеславу Федоровичу Михайлову, за несколько дней до войны исполнилось 13. Ничего подобного ему перенести не довелось. Слишком далеко он находился в июне 41-го от всех тех страстей и ужасов. В АлмаАте, куда незадолго до этого переехала в очередной раз семья отца (моего деда) Федора Кузьмича.

Как они встретили 22 июня? А вот в этой части этой исторической реконструкции событий, на которые я пытаюсь взглянуть через призму нашей семейной судьбы, у меня есть не только полная конкретика, но и даже возможность проиллюстрировать тот роковой день. Сохранились воспоминания отца о том роковом воскресенье: «Я в то лето тяжело заболел (корь) и провалялся почти месяц, а после выздоровления меня отправили в пионерский лагерь «Аксай», который располагался на левом берегу р. Аксайка, на широте примерно улицы Комсомольской. Там мне исполнилось 13 лет (16 июня).

22 июня было воскресенье, день посещения лагеря родителями. От них мы и узнали, что началась война: в лагере ни телефона, ни радио не было.

(В этот день, как обычно в родительские дни, среди гостей сновал фотограф; есть фотография, которая запечатлела меня в этот день (22 июня, 1941-го года) в столовой за обедом.)

Мы кричали: «Ура!». «Пионерская Зорька» свое дело сделала неплохо. Мы-то знали, что «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!», и были уверены, что немцы об этом тоже узнают в ближайшую неделю!

«Застрочит пулемет,

полетит самолет, могучие танки...»

Но получилось не так...»

Фотография, о которой вспоминает папа, действительно сохранилась. Отец на этом фото — пионер с ложкой на переднем плане в беседке-столовой. Обед непритязателен — каша, хлеб, компот. Кто не был в пионерском лагере, не знает, с каким аппетитом там уничтожалось все. Мальчишки-солагерники за спиной Славы Михайлова еще вполне сосредоточены на еде. И, похоже, совсем не думают о начавшейся войне, которая затронет всех.

«Про войну будут детские игры с названьями старыми...»

Эти пацаны в силу малолетства на фронт не попадут. Но с лихвой вкусят все то, что выпадет им в грядущем четырехлетии. Голод, холод, смерть отцов и братьев, вдовьи крики, ожидаемые сводки Информбюро, очереди за хлебом, преждевременное взросление.

Здесь, в «Аксае», возможно, они пробудут до конца сезона. Оставаясь в привычном круговороте лагерной жизни. Костры, походы, соревнования, разрешенные и запрещенные забавы. Вот только персонажи любимой всегда и везде мальчишеской игры «в войнушку» поменяются кардинально.

Кстати, а как играли в нее, когда еще не было «наших» и «немцев»? Отец вспоминал: «У нас в то время почему-то была популярна игра в Англо-Бурскую войну. Почему-то мы считали, что буры были вооружены луками и стрелами. Мы понаделали себе луки, а стрелы изготовляли из камышинок с наконечниками из жести от консервных банок. Такие стрелы летели очень далеко, и их не надо было стабилизировать хвостовым оперением. Во время стрельбы мы почему-то кричали: «Я — Питер Марийц, юный бур из Трансвааля!» и стреляли по мишени. Юным буром становился тот, кто набирал больше всего очков. Это было почетно».

1941-й и далее. Первая медаль деда

По случаю очередных юбилеев Победы и на все торжества дед Федор Кузьмич Михайлов, ветеран и инвалид, надевал специальный пиджак. В нем он выступал в школах, получал очередные поздравления во всяких присутствиях, сидел в президиумах на торжественных заседаниях, наблюдал с гостевых трибун военные парады и демонстрации. Все прочее время пиджак этот висел в шифоньере. Носить его повседневно было трудно в связи с солидным весом шести орденов, 15 медалей и множества наградных знаков («Гвардия», «50 лет в КПСС», «Победитель соцсоревнования», «25 лет Академии наук Казахской ССР» и т. п.). Своими наградами дед гордился, что и понятно. Они, даже юбилейные, давались ему не просто так. А в повседневности, подобно многим, он носил другой пиджак, украшенный лишь легкими орденскими планками.

Но первой честно заработанной в период 1941-45 годов медалью деда стала вовсе не боевая награда, а медаль «За доблестный и самоотверженный труд в период Великой Отечественной войны». «В соответствии с Положением о порядке вручения медали, утвержденным Секретариатом Президиума Верховного Совета СССР 21 августа 1945 года, этой медалью награждались лица, проработавшие на предприятии, в учреждении, на транспорте, в совхозе, МТС не менее одного года в период июнь 1941 года — май 1945 года». Заслуженная раньше прочих медаль прибавилась к боевым вознаграждениям на дедовом пиджаке только в 1947 году. Всего же такой награды было удостоено более 16 миллионов тружеников тыла.

Дед был частью советской страны и прожил вместе с ней все то, что выпало на ее судьбу. Таковым было его кредо. Жить вместе со страной. Когда началась война, то он тут же написал заявление на фронт. Но попасть туда оказалось для него не так просто.

Вместо призыва на фронт деда, который руководил республиканским отделением «Казкоопкульткниги», призвали по партийной линии — инструктором Алма-Атинского обкома ВКП(б). И на него тут же распространилась бронь.

И это было связано вовсе не с тем, что партия берегла своих функционеров. АлмаАта, на которую свалилась масса проблем, связанных с наплывом беженцев, прибытием эвакуированных предприятий и перестройкой всей жизни к условиям военного времени, отчаянно нуждалась в тех, кто мог и умел утрясать сотни ежеминутно возникающих вопросов и улаживать великое множество каждодневных задач. Дед, прошедший до войны десяток руководящих должностей в разных советских организациях, в тех условиях был просто незаменим.

А залог того, что он не просто так отсиживался в тылу, — его самая первая невоенная военная награда...

(Продолжение следует.)