История 1: Неистовый Тохтамыш: разбил Мамая, сжег Москву и надерзил Тимуру
Как широко известно, в 1380 году объединенное русское воинство Дмитрия Донского разбило на Куликовом поле золотоардынскую команду Мамая. По упрощенной схеме, принятой в школьных учебниках, эта победа ознаменовала собой чуть ли не освобождение Руси от проклятого татарского ига. На самом же деле дальнейший ход событий свидетельствует о том, что история — материя сложная и неоднозначная.
Мамай, как известно, с Куликова поля бежал. И очень скоро собрал новое войско — для реванша. Но на Русь не успел. Хан заяицкий Тохтамыш во внутритатарской разборке разбил его на берегах Калки (той самой, где впервые встретились монголы и русские!) и завладел престолом Золотой Орды (не без помощи самого Тимура Тамерлана).
А в 1382 году Тохтамыш сам ходил на Русь, сжег Москву, разграбил страну и принудил русскую землю к выплате солидной контрибуции. Летописи свидетельствуют, что эта карательная акция привела едва ли не к самому жестокому и кровавому разорению Москвы. Что до героя Куликова сражения Дмитрия Донского, то он, как считает ряд историков, проявил себя не с лучшей стороны, бросив Москву на произвол судьбы, а затем выплатив победителю двухлетние недоимки...
А Тохтамыш, посидевши на престоле Золотой Орды, почувствовал вкус власти и решил показать зубы самому Тимуру (своему многолетнему покровителю). Но не подрассчитал силы, чем в конечном итоге и подписал себе смертный приговор — Железный Хромец таких шалостей не прощал.
История 2: о стойкости казахов: «Месяцами без хлеба и мяса»
Умение казахов довольствоваться малым привлекало внимание сторонних наблюдателей гораздо сильнее, чем их способность в огромных количествах поглощать мясо и кумыс. Выносливость к голоду (и жажде) более всех восхищала военных и записывалась в несомненный актив как казахам-друзьям, так и казахам-противникам.
Вот что пишет военный писатель В.Н. Зайцев («История 4-го Туркестанского линейного батальона»): «Киргизу, например, ничего не значит по целым месяцам не есть ни хлеба, ни мяса, а довольствоваться одною жареною крупою, которую он всегда имеет в запасе, а при недостатке ея — даже кореньями».
Откровенно эта черта казахов восхищает и Н. Фридерикса («Туркестан и его реформы. Из записок очевидца», 1869): «Киргиз чрезвычайно перенослив; ему не в диковинку, например, несколько дней оставаться без пищи. Не говоря о бедных, даже зажиточные, собираясь в дорогу, хотя бы и за 300 верст, никогда почти не берут с собою съестных припасов; редко у какого-нибудь джигита заметишь привязанную к седлу баранью копченую ногу, а едет компания человек в 7 и более.
...При мне из Борохудзирского отряда посылались за границу, в разъезд, за 20 и более верст, два охотника-киргиза; им поручено было пробраться в китайский город Аккент, где, по слухам, появилось сборище таранчей, и привезти сведения в отряд. На тощих маленьких лошаденках, один с пикой, другой с заржавленною саблею старинного образца, собрались молодцы перед вечером в опасный путь. Когда я заметил, что у них нет ничего с собою съестного — а между тем все почти западные китайские города и селения разорены и обращены в пустынные развалины, среди которых истлевают только трупы людские, жертвы жестокости дунгеней и таранчей, то они весело отвечали, что уже пообедали. Через сутки удальцы вернулись.
...Один из старших султанов Большой орды рассказывал мне, что ему случалось в молодости, на баранте, быть без пищи по 8 дней».
Несмотря на то, что некоторые наблюдатели (Ф. фон Шварц, к примеру) приводят «случаи из жизни», когда изголодавшиеся от долгого отсутствия пищи степняки накидывались на еду, и это приводило к летальному исходу (сюжет, опять же, распространенный в «охотничьих рассказах» народов разных стран мира), исследователи более объективные часто высказывают противоположное мнение.
Так, подполковник Красовский («Материалы для географии и статистики России. Область сибирских киргиз», 1868) акцентирует внимание вовсе не на фатальной невоздержанности кочевников. А, напротив, прямо пишет: «Осторожность степнаго жителя в этом отношении, как и в других, заслуживает особеннаго внимания. В ущерб здоровью он никогда ничем не увлечется. Будучи томим жаждою, не бросится тотчас к холодной воде, если только сильно устал, а всегда сначала отдохнет, а нет времени на отдых, то подмешает к воде сыру или толокна и потом уже пьет... Случаи невоздержания в пище, пренебрежения к холоду и т.п., конечно, встречаются, но нельзя сказать, чтобы часто, и было бы несправедливо по нескольким, хотя и поразительным, примерам подобнаго рода говорить о прожорливости, свойственной будто бы всем киргизам, о их беззаботности и т.п.».
История 3: Серафим Масленников — первый кинооператор, снимавший на Хан-Тенгри
Экспедиция Евгения Колокольникова, закончившаяся восхождением трех казахстанских альпинистов на Хан-Тенгри в 1936 году, стала не только этапом в развитии горного спорта в Казахстане, но и примером продуманного пиара всего предприятия. Сразу после возвращения был выпущен небольшой фотоальбом, а на экранах появился документальный фильм Алма-Атинской студии кинохроники о штурме величайшей (как тогда считали) вершины Тянь-Шаня, отснятый первым высотным оператором республики Серафимом Масленниковым.
Задача его была архисложной, почти невыполнимой. Достаточно сказать, что съемка велась в сложнейших погодных условиях двумя советскими камерами «Аймо» (вес каждой — 10 килограммов) на ломкую и капризную пленку.
«В походе на Хан-Тенгри я встретился с трудностями, перед которыми меркнут трудности всех прежних походов», — писал Масленников в «Казправде» после возвращения. Кстати, сравнить ему было с чем. За спиной у оператора были участие в зимовках на арктических станциях и поход на ледоколе «Красин» вокруг света.
История 4: почему институт астрономии появился в Алма-Ате в годы войны
Проект создания в столице Казахстана Института астрономии и физики возник у академика Василия Григорьевича Фесенкова сразу, как только он оказался в Алма-Ате в эвакуации. Хотя заехал он к нам достаточно случайно — вместе со многими другими именитыми астрономами, собравшимися тут наблюдать полное солнечное затмение в сентябре 1941 года. Но началась война, и появилось решение повременить с возвращением ученых в Москву и Ленинград.
Вот что пишет в своих воспоминаниях Николай Николаевич Парийский: «По приезде в Алма-Ату В.Г. Фесенков договорился с проректором Казахского государственного университета (КазГУ) профессором В.Ф. Литвиновым и руководством Казахского филиала АН СССР об организации в АлмаАте научно-исследовательского института астрономии и физики (ИАФ) на базе аппаратуры и научных кадров, оставшихся после наблюдения затмения в Алма-Ате, и при участии работников КазГУ и КазПИ».
Важную роль в появлении нового института сыграло участие возглавлявшего Казфилиал АН Каныша Имантаевича Сатпаева.
Сам Фесенков писал: «Уже в октябре 1941 года СНК КазССР по докладу акад. К. И. Сатпаева вынес постановление об организации при Казфилиале АН СССР Института астрономии и физики, который был окончательно оформлен в мае 1942 г.».
Без лишних проволочек созданный Институт астрономии и физики (ИАФ) брался в те годы за фундаментальные исследования, однако не уходил и от прикладных, поставленных военными, проблем — оценки видимости предметов в условиях тумана и дыма, разработки методов и способов скрытной оптической сигнализации и т.д.
Но главной все же оставалась «чистая наука». В непростое время астрономы в Казахстане занимались такими проблемами, как доказательство несостоятельности теории Джинса (о происхождении Солнечной системы), разработка динамической теории зодиакального света (как продукта дробления астероидов) и т.п.
Научный уровень и авторитет Фесенкова и его сотрудников не только высоко задирали планку ученых интересов и тем, но и позволяли решать массу вопросов практического обеспечения более-менее нормальной жизни научных работников в условиях эвакуации.
Симптоматично, что после окончания войны многие сотрудники ИАФа, в частности сам Василий Григорьевич Фесенков и знаменитый Гавриил Афанасьевич Тихов, остались жить и работать в Алма-Ате.
