Я понимаю, что современному читателю-пользователю, пробегающему косым взглядом по страницам мемуарного опуса, интереснее всего будет узнать пикантные подробности о прошлой жизни. Все другое кажется слишком сложным, скучным и надуманным. Но газета — чтиво достаточно консервативное (потому-то обосновано опасение, что она — жанр умирающий), а это настраивает пишущего на оптимизм относительно слышащих.
Оно и правда. Не станет же инфофаг, выкормленный социальными сетями, разворачивать бумажную газету, где невозможно с ходу нахамить автору, поучить всех жизни (своим достойным личным примером) и распустить пышный хвост из смайликов и эмодзи, дабы продемонстрировать весь спектр распирающих эмоций?.. Консервативную бумажную прессу читают консервативные читатели. Настоящие, выкованные иными эпохами. С которыми можно говорить на равных, без лишнего цифрового сюсюканья, не пряча выморочность излагаемого за обилием англицизмов и жаргонизмов. Особо ценные для автора, который в силу своего воспитания упорно не желает становиться «аниматором». Таких читателей, собственно, я и вижу перед собой, работая над своими опусами...
Читателю
И хотя канва данного повествования, как может показаться неискушенному, часто растекается по древу столь замысловато, что забывается откуда что пошло, все это имеет свою логику, изначально заложенную автором. Это вовсе не заметки о былой казахстанской журналистике, как то может показаться дочитавшему лишь до конца подзаголовка. Это рассказ о прошлом. С точки зрения непоседливого журналиста. Который вовсе не ограничивался заповедно-бессонным вышагиванием «ради нескольких строчек в газете». И который не замыкал свою буйно-юную жизнь на одну только журналистику. А напротив — жил полнокровно и полноценно, цепляясь за каждую возможность реализации себя в самых разных сферах и связах, не зацикливаясь на достигнутом и пройденном. Все это позволяло мне тогда смотреть на проходившую мимо меня действительность с разных позиций и разными глазами.
К журналистике мы еще вернемся, а сегодня задержимся на литературе. Молодой и частично признанной алма-атинской поэзии, апофеоз истинного звучания которой для нас, «бывших», навсегда затерялся за стенами «кумысханы на Байсеитовой». Сегодня мне хотелось бы отдать дань и вспомнить про некоторых собратьев (и с особым чувством — сосестер) по страсти, соединившей нас в середине 1980-х.
Виктор Медведев
Про Виктора, каратиста-коммуниста, я рассказывал ранее. Он, поэт-прозаик, живет и творит доселе. Но мне хотелось бы вспомнить несколько строф из его первого сборничка, появившегося в россыпи выпущенных в 1987-88-м (к и по итогам XIV всесоюзного фестиваля молодых поэтов в Алма-Ате) издательством «Жалын» в рамках проекта «Истоки».
Чем привлекали стихи Медведева? Своей ненадуманностью, невымороченностью. Они были настоящими, не высосанными из запачканного чернилами пальца, а извлеченными из себя, выбранными и ограненными из тех многочисленных образов, которыми переполнена душа истинного поэта. Сборник назывался «Мельница времени».
Почернели ветряки,
Обветшали,
Наклонившись от тоски,
От печали.
За деревней на юру,
Близ дороги,
На пронзительном ветру —
Одиноки...
Нужно признать, что ощущение утерянности во времени, трагического отрыва от животворных корней переполняло тогда многих из тех, кто выливал себя стихами.
Падает снег на могилу отца
Тихим покаянным словом...
Нас этот снег примирил до конца
Неумолимым покровом...
Ольга Шиленко
Подобные настроения и лежали в первых порывах творчества неувядающей Оли Шиленко — удивительной русской поэтессы, рожденной и взлелеянной в самой сердцевине Азии. Ольга примкнула к нашей общности чуть позже, но я считаю ее своей как по общности судеб, так и по отношению к поэзии.
Она — источник неиссякаемый, стихотворствует до сих пор. И слагает не просто так, «для занятия», а потому, что не может остановиться. И это здорово! Ольгу Шиленко — самую даровитую и честную поэтессу из моих современниц и сестер по цеху — первым оценил легендарный Курдаков. Евгений Васильевич, приехавший в Алма-Ату из УстьКаменогорска (на должность чуть ли не председателя СП), принял нас под свою опеку и дал нам куда более, нежели вся наша местно-мэтроносная поэтическая камарилья. Так что многие из нас именно его почитают Учителем.
В 1987 году Ольга выпустила свой первый сборник. «Океан». Стихи оттуда — лишнее подтверждение простой сентенции о том, что каждый человек — океан, бездонный и безбрежный. Она поведала это своими кристально ясными, немного грустными, всегда неожиданными и откровенными стихами.
По утрам, когда сыро и пьяно,
Бродят волны весенних ветров,
Есть в степи красота океана
И угрюмая жажда дорог...
Или:
Когда цветов роскошные султаны
Поднимутся под самое окно,
Я вижу в клумбах города и страны,
В которых разных жителей полно...
Или вот еще:
Нет у бродячей книги дома.
Потрепана, как старый пес.
И отдают ее знакомым,
Забыв, кто дал и кто принес...
Нора Омарова
Нора была одной из ярчайших и тончайших девушек, встреченных мною в ту эпоху. Поэтесса. Многообещающая и увлекающая. Непохожая на других. Какая-то чудесная посланница Серебряного века в эпоху развитого социализма. Она гордилась своим родством с Аблайханом (и Чингисханом) и как никто понимала (и принимала) стихи Ахматовой и Цветаевой.
Нора — одно из самых потрясающих воспоминаний из той насыщенной сильными страстями и яркими личностями жизни. Последний раз она промелькнула перед глазами в начале 90-х, явно собираясь уехать в Америку. Наверное, уехала.
На память от Норы остались горький аромат недосказанности и тонкий сборник удивительных стихов. У нас тогда было принято обмениваться стихотворными посланиями. Одно из них сохранилось в моем архиве.
А мне уже не может быть хуже,
И мне уже не может быть лучше —
Такой аллегорический случай,
Такой анагогический ужас!
И мне уже банальность — мера
Как вышедшей в тираж сплетне,
Я больше не хочу первой,
Посмертный не хочу слепок.
И мне уже не может быть мало,
И более того — много,
Как мне уже не может быть мрака,
Ни света, ни тем более бога.
Ведь я уже почти падаль,
Где орлий донесет клекот:
— Когда не похищать пламя,
То печень поберечь стоит.
Но мне уже не может быть больно...
Ира, Олег и Алмас
Многие из тех, кто был рядом тогда в нашей общности, канул навсегда. Хочется верить, что «навсегда» — только из моей мемориальной сферы.
Ирина Кульшина — непременная участница наших посиделок и выступлений, представительница жанра «женской поэзии». Не скажу, что яркая. Скорее тихая, безропотная, но искренняя:
Без тебя так холодно,
Пусто и печально.
По любому поводу
Повожу плечами...
Олег Анциферов — один из наших ветеранов. Физик, пытавшийся быть еще и лириком. Как поэт он вряд ли состоялся, но бытовую судьбу многих поэтов, увы, скорее всего испил до конца. Рад ошибиться, если это не так. От Олега в памяти застряли две строчки:
Ушла в Синьцзян крутая непогода...
И Алия, Ариэль, Аэлита...
Алмас Муканов — «Самодеятельный прозаик», весьма заметная личность в нашем Литобъединении. Писал о дворниках, бичах и чудаках. Такие персонажи являлись модными литературными героями той эпохи. Последний раз встретил его в 90-е годы, когда, заметив меня на тротуаре, он остановил машину, выскочил, обнял меня как брата и тут же подарил здорового сазана. Возвращался с рыбалки.
Договорились встретиться в ближайшем будущем...
(Продолжение следует.)
