Весьма подкованное в литературе (посещающее библиотеки и читающее книжки!) поколение видело в стихотворчестве наиболее явный и яркий способ выражения своих сокровенных мыслей и социальных чаяний. А так как пробиться «в писатели» в тех условиях, когда еще не было интернета, а любой самиздат приравнивался к антисоветчине, могли далеко не все, самореализация начинающих была возможна двумя способами. Либо запастись бумагой и методично бомбардировать опусами редакции (начиная от многотиражек и кончая толстыми журналами и центральными издательствами), либо, «сгрудившись в партию», сформировать какое-то «литобъединение». (Хотя многие использовали оба пути.)
Кокчетавский запой
То лето — одно из самых эмоциональных и насыщенных страстями из всех моих лет, я не сидел дома. Большую часть провел в Боровом (о чем уже с удовольствием вспоминал выше), активно изучал целинные районы Казахстана, неоднократно заезжал в любимый Целиноград, а однажды вослед за одной из муз (с иконописно-глубокими глазами и вызывающе-рыжими волосами) попал в Кокчетав, где и осознал окончательно то, что точно несу в себе если не дар, то поэтическую природу. (А скорее — все вместе.)
В те дни в Кокчетаве я пережил удивительный момент творческого запоя. Три дня безвылазно просидел в случайной квартире практически без еды и сна, потому как было не до того. Все это время из-под моего пера в общую тетрадку непрерывно изливались и растекались стихотворные строчки. Это был какой-то творческий пароксизм — я скорее спешил довершить одно стихотворение, чтобы тут же, без остановки, взяться за другое.
Тогда я написал их около 30. Наверное, в тот момент я чуть было не стал настоящим поэтом. Ничего подобного по накалу мне больше никогда испытать не довелось...
О чем писалось? А вот несколько фрагментов для примера.
Чтобы слизывать пыль с Ваших ног,
Я готов распрощаться со многим.
Я бы даже, наверное, смог
Бросить старых друзей на дороге.
Заковав себя в звонкую цепь,
Ждать,
Напрягшись,
короткого взгляда.
Чтоб рывком испытать ее крепь,
А другого мне счастья не надо...
Какого? Или вот еще:
Страстно скитаться хочется,
Кланяться каждой версте.
Кто там хрипит и корчится
На придорожном кресте?
Брат мой,
распнутый участью,
Выставлен напоказ —
Жизнь поражает текучестью
Неприспособленных нас...
Или вот часть триптиха («Иго»):
Средь раздавленных агоний,
Как застывшая гроза,
На растоптанной иконе
Распласталися глаза...
Вдруг нечаянно и глухо,
Заглушив ворон на миг,
Из распоротого брюха
Мертвой бабы...
Детский крик!
Ну и т.п.
Что-то из написанного в те сумасшедшие «болдинские дни» кокчетавского лета позже вошло в мой «запоздалый сборник» («Сумерки»).
Вот почему, вернувшись той осенью в родную Алма-Ату, я, постучавшись для приличия лбом в запертые дубовые двери Союза писателей, вспомнил классика и решил пойти «другим путем». И пошел.
Мы
Одним из самых колоритных неформальных союзов начинающих литераторов в Алма-Ате 80-х стало то «лито». Клуб молодых поэтов, что начали окучивать мы с Виктором Медведевым (о котором я рассказывал в прошлый раз) в 1983 году. Хотя апофеоз деятельности этого поэтического цеха пришелся уже на 1985-й, а последние вздохи — на конец концов той удивительной эпохи.
Об уровне культивируемой в нашем литобъединении поэзии свидетельствует... уровень поэзии. Многие из нас выпустили свои тонкие сборники в те же годы (такие миниатюрные 50-листные брошюры ценой 20-25 копеек выпускало тиражом 200 экземпляров издательство «Жалын» под рубрикой «Истоки»). Многие поучаствовали в коллективных сборниках (их тогда образно величали «братскими могилами», так же, кстати, как и самую народную закуску «Килька в томатном соусе» стоимостью что-то около 60 коп. за банку). Кто-то опубликовал свои вирши в центральных журналах. Более того, некоторые из тех, кто был связан с нашим «лито», сумели донести свой литературный дар до нынешнего времени.
Наш клуб занимал достаточно важное место в нашей тогдашней жизни. Раз в неделю мы собирались вместе, сначала — где-то, где придется. Какое-то время это бывал даже детский садик на углу Фурманова — Джамбула с маленькими стульчиками и столиками, сильно возвеличивавшими взрослых дядей и тетей. Там ночным сторожем подрабатывал один из нас, студент-театрал. А иногда сердобольный приют нашим музам давала аудитория какого-нибудь вуза.
Но через пару лет таких мытарств поэзия оккупировала полупустую кумысхану на улице Куляш Байсеитовой возле Новой площади, где мы собирались по воскресеньям, заказывали чай и блюдо не всегда свежих баурсаков. Хотя в основном подчевали друг друга «домашним» — свежеиспеченными опусами в стихах и прозе. Обсуждения обнародованного в кумысхане, кстати, являлись иногда куда более содержательными и яркими, нежели сами предлагаемые на суд труды.
Таланты и поклонники
Виктор Медведев, Олег Анциферов, Владимир Филатов, Алмас Муканов, Нора Омарова, Ирина Кульшина, Марина (не помню фамилию, но помню яркую блондинку) — может быть, эти имена мало что скажут рафинированному современному читателю. Но для меня они навсегда останутся теми товарищами по цеху, которые так важны для каждого начинающего. Это был наш изначальный костяк. Кто-то вроде Владимира Тюлькина мелькал фрагментарно. А кто-то, например неувядающая Ольга Шиленко, до сих пор радующая поклонников своим ярким талантом, появился уже позже, когда шефство над нами взял знаменитый поэт и мыслитель Евгений Курдаков, чье явление вдохнуло вторую жизнь в наше детище.
Временами возникали совсем случайные персонажи, хотя они надолго не задерживались. Помню одного мелькнувшего юношу, который с упоением рассказывал нам про то, какой увлекательный роман он может написать (после, в начале 2000-х, его фамилия мелькнула в разделе криминальной хроники в связи с масштабным хищением; роман, видимо, действительно мог стать увлекательным). Такие фрагментарные личности мельтешили рядом назойливо и постоянно. Графомания в те годы, когда население СССР обрело всеобщую грамотность, книги издавались миллионными тиражами, а тома в библиотеках зачитывались до дыр, процветала как никогда. Общения с такими я наелся, когда позже, в начале 90-х, отвечал за отдел культуры в «Огнях Алатау» (даст Бог, мы с вами в рамках сего проекта доберемся и до тех времен).
В кумысхане с графоманами особо не цацкались. Разговор с ними был коротким, жестким и ироничным. Второй раз баурсаками их уже не кормили.
Но мы не только варились в собственном соку промерзлой кумысханы на Байсеитовой, но и при каждой возможности встречались с «читателями». Выступали в студенческих аудиториях, проектных институтах, на предприятиях и даже на стадионах. Стадионы, признаю честно, собирались по другим поводам, часто весьма далеким от литературы, но сама возможность выступить перед огромной и случайной аудиторией (хоть и так вот, на подтанцовках) — бесценный опыт для начинающего поэта. К чести нашей, нас не освистывали ни разу.
Каждый из нас был не без греха, почитая себя недооцененным гением и мечтая о хоть самом тощеньком сборнике. Кому-то, как Виктору, Норе или Ольге, это удалось «при той жизни», в конце 80-х. Но большинство сверкнуло лишь в коллективных изданиях («братских могилах»). А кто-то так и не вышел за стены кумысханы.
Как относились к нам Союз писателей Казахстана и республиканский литературный журнал «Простор»? Да никак не относились. Там властвовала мафия. Пробившиеся наверх резко бронзовели, становились «мэтрами» и старались побольше хвалить друг друга и меньше замечать всякую мелочь, мельтешащую у подножия тщательно охраняемого олимпа. Особо настырных неофитов бесцеремонно отгоняли рецензиями и отзывами.
Единственным, кто понял и принял наше объединение и даже вдохнул в него какой-то заряд новых веяний, стал Евгений Васильевич Курдаков — первейший русский поэт Казахстана, яркой звездой мелькнувший на литературном небосклоне Алма-Аты чуть позже.
(Продолжение следует.)
