Энергично бегая по редакциям, можно было легко заработать себе на кусок хлеба (и даже с маслом!). Даже минимум в 3-5 рублей, полученный с какой-нибудь «овцы-амальтеиза» за небольшую заметку, позволял не только отвести душу в книжном магазине, но и сводить девушку в ресторан.
Учитывая к тому же, что регулярно публиковаться в одних и тех же газетах в условиях, когда «редакционные портфели» были забиты материалами писучих конкурентов, было проблематично, постоянные поиски иных источников являли собой порядок вещей у «нештатников» и «договорников». Благодаря этому я и познакомился с большим количеством газет того времени, издававшихся в Алма-Ате. Например, с ведомственным изданием казахстанских педагогов «Учитель Казахстана».
Педагогическая поэма в газетном изложении
«Учитель Казахстана» являлся республиканской калькой с «Учительской газеты», которая издавалась в Москве с 1924 года по инициативе Крупской. Наше издание появилось гораздо позже, в 1952-м, однако в рассматриваемый период (это, напомню, первая половина 80-х) разовый тираж достигал невообразимой для нынешних газет величины в 75 тысяч экземпляров (тираж московской «Газеты» вообще превышал 1 миллион 350 тысяч!).
Несмотря на то, что «Учитель Казахстана», орган Министерства просвещения Казахской ССР, позиционировался как издание не только для школ, но и для вузов, и даже научных учреждений, я никогда не видел его в руках профессуры и не встречал на столах научных работников. Что не случайно. Газета обладала тяжеловесным «академическим» слогом и нудным поучающим стилем, характерным для самой кондовой советской печати. Одни рубрики чего стоили: «Методический арсенал», «Каждому молодому труженику — среднее образование», «Реформа школы — программа действия», «Гражданином воспитать обязаны», «Настоящий труд. Как его организовать?», «Педагогическое влияние на семью», «Школа и ПТУ: грани содружества». Ну и так далее.
В ларьках «Союзпечати» газета (стоимость 4 копейки), в отличие от многих других, живо раскупавшихся в утренние часы, залеживалась надолго. Зато в почтовом ящике каждой школьной училки она появлялась с завидным постоянством. Все казахстанские учителя подписывались на «Учителя» поголовно. Понятно, не добровольно. А учителей таких только в Алма-Ате числилось 6400 человек.
Читали ли свою газету сами учителя? Думаю, да. Во-первых, несмотря на скучную повестку, там печатались материалы, способные заинтересовать педагогов пропагандой новаторства и способами разрешения всяких неразрешимых проблем. А вовторых, в педколлективах периодически случались всякие «методологические» мероприятия и политинформации, на которых обсуждались знаковые материалы, опубликованные на страницах газеты. Деваться было некуда.
Когда суть не в кофточке
А какими они были, те педагоги, которые продолжали упорно сеять «разумное, доброе, вечное» в души последних поколений Советского Союза? Разными. Но в массе своей людьми, страстно увлеченными работой и вдохновленными взятой на себя миссией. По крайней мере, именно с такими мне довелось столкнуться в своей средней школе No 21 Талгарского района Алма-Атинской области. И как тут не использовать случай и не вспомнить если не всех, то хотя бы двух своих учителей — первого и последнего?
Чем, собственно, те советские учителя отличались от нынешних? Наверное, идейностью. Они ведь, поступая в пединституты и педучилища, наперед знали правила игры и ведали, что жизнь их будет проходить в постоянных ограничениях, бесконечных бумагах, бесцеремонном давлении всяких ОНО и непреодолимом дефиците средств существования. Для них не было новостью, что на учительскую зарплату, даже при сверхполной нагрузке, не разгуляешься, что школьный коллектив — замкнутое женское общество со всем вытекающим, что ученики будут задавать вопросы, на которые трудно будет ответить честно, что... Знали, но все равно «шли в учителя». Выходит, что все эти запланированные невзгоды были жертвой во имя чего-то более важного? Выходит, так.
И очень симптоматично, что большая часть девочек-первоклашек в 1960-70-е годы простодушно хотели стать учительницами, а некоторые из них проносили свою мечту через все десять классов и поступали-таки в пединституты. Почему? Потому что детские души акцентировало не то, что учительница весь год заходила в класс в одной и той же блузке и с одной и той же неизменной прической, что морщины появлялись у нее гораздо раньше сроков, что семейная жизнь зачастую была вовсе туманной.
А что же прельщало? Любовь. Бескорыстная любовь наших учителей к школе, своему предмету и своим воспитанникам. Любовь, которая компенсировала все невзгоды и лишения и стоила, быть может, и личной жизни, и новой кофточки. Та любовь, на которую нельзя было не ответить взаимностью. И тепло которой проносилось через года и эпохи.
Полюбить свою школу
Итак, чтобы не ходить далеко за примерами тех отношений, сошлюсь на свой, почерпнутый из той самой родной школы поселка Алатау, которую с таким единодушным теплом вспоминают сегодня, спустя полвека после окончания, все мои школьные товарищи. Ныне у нас, выпускников тех лет, появился печальный ритуал — провожать и оплакивать наших учителей, которые, увы, стремительно покидают этот солнечный мир. Прийти, проститься, а если это невозможно (мы ныне рассеяны по всей планете), обязательно найти несколько хороших поминальных слов. Что несложно. Даже если во время учения твои отношения со школой и учителями были не самыми простыми, со временем все наносное рассеялось и прояснилось, как много дала нам наша школа. И как много отдали нам они, наши педагоги. Честно говоря, мне искренне жаль встречать тех, кто не в состоянии вспомнить свою первую учительницу.
Моей первой учительницей была Людмила Семеновна Ткачук. Нас, первоклашек образца 1965-го, она учила азам письма, грамоты и школьного общежития. И не только. Любопытными были тогдашние отношения поселковских учителей и поселковских учеников. Мы часто бывали у Людмилы Семеновны дома, но не в качестве подопечных, а просто так заходили в гости. На чашку чая. (Первоклашки!) Тогда в столь тесном общении не видели ничего экстраординарного.
Не знаю почему она, историк по специальности, взяла первоклашек, но во многом благодаря этому у нас сохранились какие-то особые отношения с этой волевой и умной учительницей. Хотя мы были ее учениками всего год — после ее «начали продвигать» и к концу нашего обучения она уже была завучем, а впоследствии и директором школы.
После выпуска у нас долго еще сохранялась потребность зайти в родную «альмоматру» и просто так встретиться с кем-нибудь из учителей. И с нашей Людмилой Семеновной мы встречались с неизменной взаимной радостью. Было видно, что она не только помнит каждого из нас, но и высказывает вовсе не дежурный интерес к тому, что с каждым из нас происходит в жизни.
Физика от Бога
Наши учителя... Вспомнить тут их всех было бы справедливо, но нужно исходить из формата.
Однако уместно наряду с первой учительницей вспомнить и последнего классного руководителя, нашего «выпускающего» — Михаила Мироновича Ветрова. Преподавать физику в школе, где учились дети физиков, — занятие скорбное. Потому-то у нас мелькало много всяких педагогов по данной специальности. И среди всех этих тихо проскользнувших и бесследно растворившихся в пространстве и времени школьных физиков был один — наш Мироныч. Он не боялся детей физиков, потому что знал свой предмет лучше любого умника, знал и любил его так, что можно было только завидовать.
Сухой и интеллигентный, Михал Мироныч представлял собой типичного учителя «старой формации». Представить его без футляра — костюма и галстука — было невозможно.Таким он всякий раз появлялся и на уроках, и на субботниках, и на прогулках. Не исключено, что в галстуке он ходил и дома! Но про его внешкольную жизнь мало кто ведал — он про нее не рассказывал, а мы тогда этим не интересовались.
Его отношение ко всем нам, как «первым», так и «последним», всегда оставалось ровным и спокойным. Он сроду не повышал голоса, а если возмущался, то делал это с помощью одному ему присущей интонации.
Помню, в десятом классе мы никак не могли подобрать песню к школьному конкурсу, посвященному 9 Мая (мы выпускались аккурат на 30-летие Победы). И тогда наш Мироныч просто запер нас в аудитории (в кабинете физики), заявив, что выпустит тогда, когда мы будем готовы выступать. Мы в тот раз спели песню Окуджавы «Ах, война, что ты сделала, подлая», произвели фурор и заняли законное первое место.
Но когда наш физик начинал излагать свой предмет, он преображался кардинально. Не было больше того сухого и замкнутого человека в футляре, а появлялся вдохновенный рассказчик, который легко и просто посвящал нас в самые жгучие тайны Вселенной.
Вспоминая Михаила Мироновича Ветрова, я испытываю какую-то особую печаль. Нет, не по поводу того, что так и не постиг всех глубин его науки. А потому что он так незаметно ушел из моей жизни, а я так поздно осознал трагическую невосполнимость этого ухода...
(Продолжение следует.)
