История 1: про «потерянное колено», отыскавшееся на базарах Туркестана
Утверждалось, что далекие предки бухарских евреев, которые в позапрошлом веке были привычными персонажами на базарах Средней Азии (в том числе на нынешнем юге нашей республики), были угнаны в плен проклятыми ассирийцами. Тут, как и везде, эта экзотичная диаспора подвергалась гонениям, но упорно придерживалась своей древней веры, всегда имела деньги и почти ничем не отличалась по внешности от местных. Конечно, если не считать, что им запрещалось ездить верхом на лошади, носить цветное платье и входить в город после заката солнца, а подпоясываться дозволялось только веревкой. Ну так это все вообще было характерным для основной массы местного люда. На чьем фоне они выделялись в основном тем, что вместо чалмы носили шапки с меховой опушкой.
Известно, что после водворения русской власти к бухарским евреям как-то незаметно перешел контроль над значительной частью местного мануфактурного рынка.
Где они теперь? Можно только догадываться. Но еще 40 лет назад на южных базарах, в том числе знаменитом Туркестанском, евреи не были редкостью. Сам видел.
История 2: какими были настоящие дервиши
В современном мире дервиши воспринимаются бескорыстными носителями светоносной истины и обладателями каких-то сверхчеловеческих свойств. Им подражают, у них ищут ответы, на них равняются (и даже делают на них деньги). И вряд ли все эти нынешние любители «дервишеских» перформансов, ролевых игр и тренингов представляют (да вряд ли и хотят представлять), какими они, те дервиши, были на самом деле. Между тем те, кто сталкивался с этими характерными персонажами исламского Востока в старые времена, вряд ли разделили бы восторги гламурных неофиточек-суфисточек.
Вот типичная «картинка» от страстного наблюдателя, попытавшегося максимально глубоко проникнуть (и проникнуться) в жизнь дервишей. Это знаменитый русский художник-ориенталист Василий Верещагин, попавший в Туркестан вместе с передовыми воинскими соединениями и увидевший тамошние города в первозданном виде. Позже он изобразил дервишей на нескольких живописных полотнах. Но не только. Занимаясь еще и журналистикой, Верещагин также описал их в своих очерках. Вот что, в частности, он говорил об образе существования нищенствующих суфиев: «Вечером диван возвращается в свою грязную хату; форма, т.е. шапка и прочее, снята; чашка за вынутием из нее собраннаго отправляется в угол или на гвоздик, и святый муж садится к огоньку, разсказывает, сплетничает, слушает других, причем курит крепкий наша, попивает чаек или кукнар (очень одуряющий напиток, приготовляемый из шелухи обыкновеннаго мака); от кукнара, сильно опьяняющаго, спит он крепко до утра, до новых бродяжнических подвигов.
Почти все диваны записные пьяницы, почти все опиумоеды. Кукнар и опиум принимают дозами, раза по три, по четыре в день — первый большими чашками, второй кусками; многие, впрочем, готовы глотать тот и другой, сколько войдет, во всякую данную минуту...
Я скормил раз одному целую палку продажнаго на базаре опиума и не забуду, с какою жадностью он глотал, не забуду и всей фигуры, всего вида опиумоеда: высокий, донельзя бледный, желтый, он походил скорей на скелет, чем на живого человека; почти не слышал, что кругом его делалось и говорилось, день и ночь мечтал только об опиуме.
...Летом жизнь этих людей далеко не горька: птицы божьи, они не сеют, не жнут, не собирают в житницы — впрочем, вернее сказать, только не сеют и не собирают в житницы. Жать же, хоть и с грехом пополам, но жнут и жнут изрядно; от плодов этой жатвы бравый диван исправно напитается, напьется и, если время свободное, валяется, пока душа просит, в тени деревьев.
...Близ базара есть множество конур, в которых живут диваны, опиумоеды: это маленькия, темненькия, грязныя, полныя разнаго сору и насекомых каморки. В некоторых стряпается кукнар, и тогда каморка получает вид распивочной лавочки, постоянно имеющей посетителей. Одни, выпившие в меру, благополучно уходят, другие, менее умеренные, сваливаются с ног и спят вповалку по темным углам» («Из путешествия по Средней Азии». С-Пб, 1883).
История 3: гастрономические подвиги казахов, которые так удивляли посторонних
Сведения о лукулловском чревоугодии казахов каждому, кто работает со старыми источниками и свидетельствами наблюдателей, приходится встречать многократно. «Сообразить на троих» одного барашка считалось в Степи предметом доблести и гордости настоящих батыров. Из уст в уста передавались и другие подобные гастрономические подвиги. Рассказы эти и становились основой для широкого прославления гипертрофированного казахского аппетита.
Гастрономические достоинства безразмерных желудков у номадов отмечали еще ранние исследователи казахского быта. Так А.И. Левшин в своем «Описании киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких орд и степей» (1832) писал следующее: «Пробыть день без питья и два дня без пищи совсем не тягостно для здорового киргиза, зато при первой возможности он съест и выпьет за трех. Нельзя без изумления смотреть на людей, славящихся в сем народе обжорством: они истребляют, как звери, невероятное количество кумыса и мяса. Один из таковых, съев в присутствии нашем ягненка месяцев шести, вызвался тотчас уничтожить другого, и товарищи за него ручались».
Об этом же на заре нового века рассказывал немецким читателям Ф. фон Шварц: «Непостоянная, полностью зависящая от климатических и погодных условий жизнь, возвращающееся каждый раз голодное время зимой и изобилия летом закалили киргиз-кайсака таким образом, что он в случае необходимости без особых жалоб целые дни без воды и недели без всякой еды. Но если ему потом после горного воздуха представляется возможность насытить свой аппетит, то он в состоянии за один раз поглотить баснословное количество мяса» («Туркестан — ветка индогерманских народов». Фрейбург, 1900).
Таких цитат можно насобирать множество, но остановимся на этих, весьма характерных. Тут следует обратить внимание на два момента.
Во-первых, у Левшина речь идет не про обобщенное обжорство казахов, а про выдающихся обжор среди казахов. (А у кого их, собственно, не было?) И про здоровый аппетит, характерный для любого голодного человека.
Во-вторых, более характерная черта, на которой настаивают оба автора, — выдающаяся способность казахов подолгу вообще оставаться без пищи и стоически переносить все лишения.
История 4: как боролись с алкоголем в Семиречье
В начале прошлого века отношение к алкоголю оставалось вполне терпимым. Хотя «прогрессивная общественность» и говорила о пагубе пьянства, но не особо настойчиво. Скорее как об изъяне, нежели о пагубном явлении. Ни 1-я, ни 2-я Дума никаких особых законов, ограничивающих распространение алкоголя, не принимала. А про вредное влияние никотина никто тогда вообще не размышлял. Курение оставалось модной привычкой, от которой окружающим было ни тепло, ни холодно. Чего не скажешь о пьянстве, считавшемся уже тогда проблемой для Российской империи во всех ее частях, даже самых отдаленных. В том числе и у нас, в Заилийском крае. Известно, что процветающее «братство зеленого змия» бросалось в глаза уже самым первым наблюдателям, посетившим Семиречье, — Семенову-Тян-Шанскому, Северцову и прочим.
А в 1908 году зелье отпускалось в Семиреченской области из трех подвалов винокуренных заводов и восьми складов (оптом), а также из 70 «ренских погребов». А еще им торговали пять трактиров, 51 «питейный дом» и три клубных буфета. Как видим, семирекам было где отвести душу!
Годовое потребление «хлебного вина» на душу взрослого мужского населения православного вероисповедания (считалось, что дети, женщины и мусульмане к пагубе отношения не имеют) составило по городам 1,75, а по весям 1,27 ведра. Показатель душевого потребления для горожан Верного — 1,53 ведра, при этом в городе выпивали на полведра больше, чем в окрестных селах уезда (1,08), а аналогичный разрыв для Копальского уезда был еще больше (3,52 и 0,96).
Понятно, что водка в рекламе не нуждалась, а вот средства от нее — да. Чтобы прочувствовать дух антиалкогольной рекламы аналогичной давности, достаточно полистать журналы той эпохи. Хотя бы знаменитую «Ниву», которая, хотя и в небольшом количестве, поступала и в наши края.
