История 1: как китайский император справлял поминки по Абылай хану
Известно, что в XVIII веке политическая ситуация в казахской части Великой степи не отличалась стабильностью и была переполнена великими драмами и маленькими коллизиями. Раздираемая на части алчными соседями и внутренними противоречиями «киргиз-кайсацкая орда» была подчинена одной сверхзадаче — выживанию. Что, с одной стороны, проявлялось в массовом героизме батыров и джигитов, а с другой — определяло гибкую политику султанов и ханов.
Абылай хан, с которым многие связывают чуть ли не ренессанс государственности, был ярчайшим лидером своей эпохи. Бесстрашный воин и полководец сочетался в нем с хитрым и пластичным властителем. Достаточно вспомнить, что Абылай, неоднократно заявлявший о своей верности России, в то же время оставался номинальным подданным Цинской империи. Так, по крайней мере, считали в Поднебесной.
Неслучайно, когда в 1781 году до Пекина дошла весть о кончине Абылай хана в Ташкенте, в Казахстан направили многолюдную траурную миссию во главе со специальным посланником Богдыхана. Как доносил свидетель в российскую Коллегию иностранных дел, в караване «было сто тридцать человек китайцев и пятьдесят верблюдов с разными вещами — как для подарков, так и для продовольствия».
Подарки раздали султанам, в том числе преемнику Абылая Вали хану. Сто баранов забили для поминального стола. А привезенные шелковые отрезы и жертвенные деньги торжественно сожгли на костре — в соответствии с классическим китайским ритуалом.
Нужно сказать, что свои поминальные дары китайцы продолжали присылать при каждом соответствующем скорбном случае вплоть до тех времен, когда Казахстан полностью оказался в составе России.
История 2: «Продажа ребенка-невольника». Как создавался шедевр Верещагина
Сегодня, когда однополые ценности и усыновительная педофилия олицетворили подлинную демократию и стали фирменной фишкой либерального прогресса, стоит вспомнить, что еще недавно кочевые культуры Великой степи «про это» вообще не знали. А если и знали, то только посмеивались над постыдностью явления, бытовавшего у южных соседей по Средней Азии. Оседлые же народы Туркестанского края в этом отношении имели отличие кардинальное. Трансвеститы-бачи — смазливые «мальчики-плясуны», услаждавшие откровенную похоть тонких ценителей в чайханах и гаремах, — имели важное место в здешней субкультуре. Описывая край, про этих публичных плясунов (и их ценителей) не говорил только самый ленивый.
При упоминании о бачах сразу вспоминается «пронзительное по своему обличительному пафосу» полотно великого художника-гуманиста Василия Верещагина «Продажа ребенка-невольника», созданное в 1872 году. Эта картина, которая находится ныне в Третьяковской галерее, была написана под впечатлением от поездки в Туркестанский край, завоевание которого еще только началось.
Верещагин интересовался всем — и ходом боевых действий (сам принимал участие!), и величественными памятниками времен Тимура, и жизнью всех слоев местного общества. И достижениями, и нравами, и язвами. И он, конечно же, не мог пройти мимо бачизма.
Вот что писал художник в своих воспоминаниях: «В буквальном переводе батча значит мальчик. Но так как эти мальчики исполняют еще какую-то странную и, как я уже сказал, не совсем нормальную роль, то и слово «батча» имеет еще один смысл, неудобный для объяснения.
В батчи-плясуны поступают обыкновенно хорошенькие мальчики лет с восьми, а иногда и более. Из рук неразборчивых на добывание денег родителей ребенок попадает на руки к одному, двум, иногда многим поклонникам красоты, отчасти немножко и аферистам, которые с помощью старых, окончивших карьеру, плясунов и певцов выучивают этим искусствам своего питомца и, раз выученного, няньчат, одевают как куколку, нежат, холят и отдают на вечер за деньги желающим для публичных увеселений».
Верещагину даже удалось заглянуть на одну приватную вечеринку для узкого круга любителей — тамашу, главным действующим лицом которой и был бача.
«В одной из комнат несколько избранных, большею частью из почетных туземцев, почтительно окружили батчу, прехорошенького мальчика, одевавшегося для представления; его преображали в девочку, привязали длинные волосы в несколько мелко заплетенных кос, голову покрыли большим светлым шелковым платком... Перед батчой держали зеркало, в которое он все время кокетливо смотрелся. Толстый-претолстый сарт держал свечку, другие благоговейно, едва дыша (я не преувеличиваю), смотрели на операцию и за честь считали помочь ей...
...Я сказал выше, что батча часто содержится несколькими лицами: десятью, пятнадцатью, двадцатью; все они наперебой друг перед другом стараются угодить мальчику; на подарки ему тратят последние деньги, забывая часто свои семьи, своих жен, детей, нуждающихся в необходимом, живущих впроголодь».
История 3: что было почем в Алма-Ате 100 лет назад
Вопрос «Что почем?» можно отнести к фундаментальным. Он всегда живо интересовал и будет интересовать большую половину человечества — как в пространственных, так и во временных рамках.
В одном из номеров «Семиреченской правды» (бабушки областной партийной газеты «Огни Алатау») я обнаружил список «вольно-розничных цен по городу АлмаАта на 1 октября 1922 года». Вот что и почем покупали алмаатинцы 100 лет назад.
«Лепешка — 20 руб.; фунт белого хлеба — 15 руб.; серого — 7-16 руб.; говядина 10-12,5 руб. за фунт; масло — 120 руб. за фунт; стакан молока — 5 руб.; десяток яиц — 20-30 руб.; фунт картофеля — 1-1,3 руб.; мыло серое — 25-35 руб.; спички (10 коробок) — 50-100 руб.; сапоги — 2500-3500 руб.; баран — 5001700 руб.; корова — 4000-5000 руб.; лошадь — 3000-15000 рублей».
О чем это говорит? Само по себе мало о чем. Но вот если рассчитать цены по «лепешечному коэффициенту», можно получить некоторое представление о стоимости продуктов и товаров тогда и того, что мы имеем ныне. (По определению Д. И. Менделеева, русский фунт равнялся 0,40951241 килограмма. Таким образом, для приведения архаичных фунтов в привычные килограммы нужно умножить их на 2,5.)
Итак, грубо, кило говядины (или 10 яиц) будет стоить чуть больше одной лепешки, килограмм картофеля — одну восьмую лепешки, стакан молока — одну четвертую лепешки. За 125 лепешек полагались сапоги, 200 лепешек приравниваются к корове, 25 — к худому барану.
Можно, правда, измерить соотношение не привычными нам лепешками, а традиционными баранами. Но картина не изменится!
История 4: про аборты — духовные и физические
На любопытное письмо натолкнулся я, листая другую подшивку — «Казправды» за 1936 год. Писал его некто Г. П. Мамот, стахановец Казпромстроя. Озаглавлена она была: «Больно за жену!»
Разгневанный стахановец писал в редакцию следующее: «Почувствовав себя беременной, она (жена) в мое отсутствие и без моего согласия сделала себе аборт!»
А заканчивалось письмо так: «Поступок жены я считаю позорным».
Неужели во времена, когда советские летчики покоряли Арктику, а прокурор Вышинский требовал самых суровых приговоров для всяких «взбесившихся псов», газета оставалась не только «пропагандистом и организатором», но и утешителем, и приструнителем, и средством излить душу?
Нет, это «ж-ж-ж» было неспроста!
Аборты в царской России были запрещены. Наверное, потому одним из первых декретов советского Наркомздрава от 18 ноября 1920 года и стало разрешение запрещенного старой властью. Однако уже 27 июля 1936 года вышло знаменитое постановление ЦИК и СНК СССР, которое вновь запрещало аборты, а заодно обеспечивало население яслями и ужесточало меры к неплательщикам алиментов. Под кампанию в газеты и полились инспирированные крики всяческих сознательных стахановцев.
Уже в следующем году число прерванных беременностей в советской стране сократилось в три раза. Это официально. А неофициально 90 процентов абортов попросту совершалось в тени. Подпольные специалистки составили заметную прослойку населения ГУЛАГА. При смене лидера, 23 ноября 1955 года, запрет вновь отменили.
