Это история убеждает нас: если человеку суждено выжить в мясорубке, он выживет. Став взрослым, Шерман Жан Меерович понял, что обладает сверхспособностями. Он был одаренным человеком, мог лечить, работал с деревом и камнем, писал картины. В своем дневнике он описал невероятное явление ангела, когда до верной смерти оставались считаные часы. Такое трудно придумать, и во сто крат труднее бежать из кузова грузовика, который под конвоем везет приговоренных на бойню.
«А до смерти — четыре шага...»
— Шнель!
Дикие вопли, крики, стоны. Я открыл глаза: начищенный до блеска сапог, стоявший на рукаве пальто, которым я был накрыт, застил весь белый свет. Евреев загоняли в машины, подталкивая прикладами. Мужчины, женщины, дети и старики лезли в кузова. Я лежал на мешке, передо мной полицаи из зондер-команды очищали пространство, за мной была груда тел — очередников на бойню. Я притаился, едва дыша, и вдруг подумал:
— Ведь это я! Я! И меня могут убить!
Все происходящее я воспринимал так, словно это было не со мной. Как в страшной сказке, но я не был ее героем. Однако ум мой кричал:
— Меня расстреляют, а потом будут сортировать мои вещи!
Во рту расплылась горечь, я перестал воспринимать окружающий мир и впал в забытье. Психологически я был уже мертв, был готов безропотно влезть в машину, встать на краю ямы, услышать выстрелы и упасть в нее замертво. И только в глубине души тлела искорка надежды — авось пронесет.
Я пришел в себя от ощущения, что меня пытаются поднять на ноги. Встал, подчиняясь этому требованию, но никого не увидел. Кругом было тихо, только оставшиеся евреи спали на земле или притворялись, что спят. И вдруг в двух шагах от себя я увидел туманное, но слегка светящееся пятнышко. Это оно вывело меня из бессознательного состояния!
— Так не бывает, — думал я. — Может, я все еще сплю?
Воспитанный в духе советской идеологии и не приемлющий никакой мистики, я просто не мог поверить, что какое-то облачко может со мной общаться. Большинство моих родственников были людьми верующими, но мы были детьми своей эпохи.
Облачко извивалось, меняло форму и размеры, привлекая мое внимание. Оно вдруг стало светлеть и вытягиваться, принимая форму человеческой фигуры. Вот как-будто появились руки, а за ними — чтото похожее на крылья. В моей голове будто звучало:
— Ты должен бежать. Я тебе помогу. Скоро приедут машины. Сядешь в правую и оставайся сзади, у борта. Когда придет время, я скажу. Тебе надо выпрыгнуть из кузова на ходу.
Облако стало округляться, а я, хватаясь за соломинку, спросил:
— А можно, я возьму Вовку и Мишку? — Да.
Облако стало маленьким и очень бледным, но не исчезало. Как быть? Верить — не верить? Надеяться — не надеяться? Но терять все равно нечего. Присев на корточки, стал будить рыжего Вовку, с которым нас взяли во дворе Мишки Гинсбурга. Полицаи отлавливали евреев, добровольно не явившихся в гетто, а Вовка был крымским хохлом.
— Бежать надо. Убьют.
— Як тикать?
— Приходил ангел, он поможет, — шептал я. — Тикать будем из машины. Нам надо сесть в крайнюю и оставаться у борта. Все.
— Ты че, веришь в ангела? Это ж байки! — А в тэбэ есть шо другэ?
Теперь я мог шутить и чувствовал себя, как перед дракой.
— Верь — не верь, все равно убьют. А тут хоть что-то, соломинка...
— То так. Ну колы ангел скомандуе, будемо стрыбать!
Вовка сделал серьезную мину и стал будить Мишку. А я, возвеличенный ангелом, превратился в командующего. Осознание ответственности привело меня в состояние настороженной решительности, жизнь моих друзей зависела от меня. Мы растолкали Мишку, он трусил, но подчинился.
— А куда я денусь?
— Пидуе до нас. Мамка тэбэ сховае, — заверил Вовка.
Тут открылись ворота, и во двор стали заезжать машины. Вот они развернулись и стали в линию, задними бортами к приговоренным. Черные дыры приготовились заглотить тех, кто отправлялся в свой последний путь. Полицаи двинулись на нас, снимая с плеч винтовки.
Невероятный побег
Нас загоняли на бойню. Не дожидаясь пинков, мы двинулись к крайней правой машине. Мишкины дед и мать шли следом, за ними брел мужчина и вел за руку девочку наших лет. Они лежали на земле рядом с нами и слышали наш разговор. Ужас сковал меня, ноги не слушались, голова была словно охвачена обручем. Но тут я увидел... слегка пульсирующее облачко.
Мы помогли взобраться на борт старикам, залезли сами. Пьяные полицаи — интернациональный сброд, развлекались, пиная и колошматя людей прикладами, тащили их за волосы и покрикивали:
— Шнель, шнель!
Мы не явились в гетто по приказу комендатуры, нас планово не расстреляли, а теперь приходится работать ночью. Немцы стояли в стороне, потягивая шнапс и отдыхая от «трудов праведных». Наша машина оказалась не очень утрамбованной, и мы свободно держались у края. Полицай ткнул меня прикладом в живот, и я сложился пополам. Наша машина ехала первой, следом шел мотоцикл с коляской и пулеметом, за ним — другая машина, где на подножках стояли двое полицаев. Как бежать, ведь прямо за нами я насчитал шестерых охранников? Но снова рядом со мной возникло едва светящееся облачко.
Я сидел на корточках у правого борта, Вовка скрючился рядом, Мишка сидел за ним. Мужчина вцепился в дугу под тентом, дочка держалась за отца. За ними на коленях стоял старый еврей и нараспев читал молитву. Я проникся духом молитвы, на душе стало светло, а облачко слегка пульсировало рядом. Теперь я был уверен, что сбегу. Кто-то тронул меня за плечо — отец девочки умоляюще смотрел мне в глаза.
— Возьмите Олю с собой. Она очень быстро бегает.
Мы проехали несколько кварталов. Облачко вытянулось и приняло форму ангела, стало ярким и светлым, но, кроме меня, его почему-то никто не замечал. А может, все это мне только кажется? Но вдруг я почувствовал теплое прикосновение и ангел скомандовал:
— Приготовиться!
Я обвел глазами тех, кто был посвящен в мои планы. Вовка сдавил пальцы на моем плече, Мишка еще больше сжался у борта. Отец Оли вплотную приблизился к борту, держась за дугу, а другой рукой крепко схватил дочку за воротник, чтобы помочь ей спрыгнуть. Вот грузовик замедлил ход, объезжая яму, свет фары мотоцикла пополз влево, и мы оказались в темноте. Облачко вспыхнуло: «Пошел!».
Я спрыгнул с машины, приземлился на четвереньки, вскочил и бросился за облачком, за мной топали чьи-то ноги. Мы забежали в разрушенный двор, и я хотел свернуть вправо, в трехэтажный дом, но облачко мигнуло и полетело налево, в одноэтажную «развалку». Я оглянулся — за мной бежали Вовка и Оля, Мишки и Олиного отца не было. Мы подкрались к окну, осторожно выглянули на улицу, уже освещенную фарами мотоциклов. Затутукал автомат.
Олин отец и Мишка заскочили в трехэтажный дом и исчезли. За ними бежали полицаи и немцы. Возле нашей машины тоже бегали полицаи, из кузова доносились стоны.
Тут облачко снова привлекло мое внимание, оно двинулось на пустырь. Видимо, местные пацаны до войны играли здесь в футбол.
Я бежал вслед за облачком. Вот оно повернуло в улицу и замерло у сгоревшей полуторки. Мы отбежали от машины метров на сто, а в свете фар шныряли мотоциклы, слышались крики и стрельба. Мотоцикл объехал и обстрелял «развалку», а на огромный пустырь никто не обращал внимания — ну кому придет в голову прятаться на открытом месте... Облачко полетело через дорогу, но нам-то как перебежать через улицу? Однако нас снова не заметили, и вот мы уже на другой стороне. Через несколько секунд облачко двинулось навстречу нашим преследователям. Казалось, это самоубийство, но ребята покорно бежали за мной, а я следовал за облачком. Теперь оно свернуло в узкий переулок, уводивший уже в сторону от погони, а потом остановилось у скамейки, прибитой меж двух деревьев, на которую мы и плюхнулись. Отдышавшись, стали осматриваться. Где мы? Вдруг Вовка спохватился:
— Ребята, тут же тетка Нинка живет! Пишлы до нее! У нее сын красный командирорденоносец!
Оле идти было некуда, я тоже не мог вернуться домой. Моя мать умерла в 39-м, а русская мачеха была доброй порядочной женщиной, и если бы меня нашли на квартире, которую мы снимали, расстреляли бы и ее, и мою маленькую сестренку.
В этот момент бледное облачко растаяло, а я мысленно благодарил его, как умел.
— Такова воля Божья, — сказал я вслух и пошел следом за Вовкой. Он уже открывал калитку, что была в двух шагах от скамейки, и тут на крыльце появилась женщина — та самая тетка Нина! Она стала тискать Вовку, говорила, что искала его, обращалась и в комендатуру, и в полицию.
— А мы утекли!
— Как?
— З машины пострыбали и утекли. Чуешь, як шмаляют? Так це нас шукают. —А ну быстро в дом, а то еще увидит кто.
Вовкина тетка заперла дверь на засов и при свете коптилки стала нас разглядывать.
Меня она знала, а Олю видела впервые. Вовка весьма красочно описывал наши приключения, тетя Нина вытирала слезы, а Оля плакала. Надежды на то, что ее отец и Мишка выжили, не было — слишком уж быстро немцы окружили трехэтажку. Тетя Нина прижала Олю к груди.
— Оставайся у меня, будешь за дочку. А там посмотрим.
Мы побратались под пулями, мы уже не были друг другу чужими, но наше детство кончилось.
Мир не без добрых людей
На рассвете услышали на крыльце — бряк, бряк. Это пришел сосед дядя Гриша на деревянной ноге. Он подошел ко мне, потрепал меня по волосам:
— Вот Иринка обрадуется!
Это он о моей мачехе. Потом погладил по голове Олю.
— Нету Фимки, и Мишу Гинсбурга убили. Я был на «развалке», видел. Вы не бойтесь, наши не выдадут, а ежели что — уведут. Охрану выставим.
Я проснулся от объятий и поцелуев. Не ожидал, что моя мачеха обрадуется, ведь я представлял угрозу для нее и сестренки. Тогда я крепко обнял ее и первый раз назвал мамой.
— Еще куда-нибудь уйдешь или попадешься, я сама тебя убью.
И дала легонько мне по шее.
В кухне сидели тетя Нина, тетя Мария, моя мачеха Ирина, дядя Гриша и еще один старик с пронзительным взглядом.
— Василий Ильич, — он протянул мне руку. — Садись, потолкуем. С Ольгой понятно — к вечеру принесут документы Нинкиной племянницы, а там, когда наши придут, разберемся. С Володей тоже ясно: в обед Степан — это наш полицай, отведет его домой. А вот с вами...
Сидящие за столом стали обсуждать ситуацию и предлагать свои идеи, на что Василий Ильич, покуривая свою трубку и прихлебывая из кружки чай, резко ответил:
— Слушайте, что я говорить буду. Жоре возвращаться домой невозможно — соседи у вас неподходящие. Ирине тоже надо уйти с квартиры под благовидным предлогом. Степан! — Старика осенила какая-то идея. — Пусть он закавалерничает с Ириной, а там, на квартире, шуры-муры ну никак невозможны. А что у вас с документами? Посмотрел он на Ирину.
— У меня паспорт на девичью фамилию, а вот он — Шерман Жан Меерович. Я зову его Жорой, — ответила моя мачеха.
— Ладно, о документах подумаем, а пока вас надо упрятать. Жора, а как это ты ангела видел? — обратился ко мне Василий Ильич.
— Облачко было, как большой воздушный шарик.
— Ни в жисть не поверил бы.
— Я когда уезжал от бабушки, она сказала, что на моих глазах смертей не будет. «Будет до тебя, после тебя, но не при тебе». Сказала, что я пройду сквозь огонь и воду и доживу до правнуков.
— Послушай моего совета, — сказал Василий Ильич. — Храни тебя Господь. Но не искушай его терпение, не лезь на рожон, не потакай дьяволу. Постарайся не помнить зла, учись забывать людскую корысть. Сейчас твой удел — прятаться, убегать, терпеть, ждать, но никогда не терять надежды. Счастье дается людям добрым и терпеливым. Помни об этом.
Видно, отмолила его родная бабка от преждевременной смерти или заговорила, и Шерман Жан Меерович помнил слова старика всю свою долгую жизнь. И помогал людям, ничего не прося взамен.
