Муслиму не было и десяти лет, когда умер его отец и он с матерью Тиллей остался на попечении деда Мамай-бая. Жизнь скотовода-кочевника всегда была непростой, ведь пасти и размножать стада — тяжелая работа, а теперь к погодным невзгодам и джутам прибавилась необходимость отбивать скот, порой ценой своей жизни, от разгула лихих барымтачи.
Сны детства
В сумерках дальний родственник принес Мамай-баю нерадостную весть о том, что «скоро придут за вами». Стало известно, что Совнарком принял постановление о конфискации скота и насильственном выселении феодальной знати и байских хозяйств. После недолгих раздумий Мамай-бай решил оставить родные края и налегке откочевывать с сыновьями на берега Чирчика, в горы. Перед отъездом, созвав всю округу на прощальный той в честь младшего внука Муслима, раздал родичам имущество и весь свой скот.
Этот той на отрогах Коктобе — одно из самых ярких воспоминаний детства Муслима, которое часто приходило во снах, олицетворяя собой беспечное и мирное время. Высокие двухколесные телеги-арбы, нагруженные мраморными арбузами и огромными спелыми дынями, ташкентские торговцы в полосатых халатах, усеявшие ложбину нарядные юрты, ряды дымящихся казанов и пузатых медных самоваров, джигиты на конях, развозящие по юртам деревянные астау — табаки с мясом.
И незабываемо яркое и четкое воспоминание о соколиной охоте на дрофу: это картина каждый раз вызывает трепет своей торжественной праздничностью и необыкновенной силой восприятия. Охота с соколами на дрофу была излюбленным занятием в степи, наполненным аскетическим благородством отношений человека и бесстрашной птицы: у соколов отсутствует инстинкт подчинения, они не способны воспринимать человека как хозяина, поэтому ими нельзя управлять. Единственная возможность охотиться с соколом — стать птице другом. Сокол будет возвращаться снова и снова, если он доверяет человеку. Для сокола высшая привилегия — абсолютная свобода.
В степь прилетели дрофы, крупные и упитанные, нагулявшие вес к осени, размером с прошлогоднего ягненка. Отец усадил Муслима сзади, вороной жеребец под ними гарцует, словно предчувствует скорую охоту, на вытянутой руке отца грациозно восседает его ловчий сокол. Муслим жаждет вдеть руку в толстую кожаную рукавицу и подержать сокола, но отец теребит его малахай и смеясь говорит: «Подрасти еще немного!». Впереди бежит длинноногая Кумай — гончая тазы, которая все зиму с щенками жила в юрте и таскала их за шиворот в объятия спящего Муслима. У казахского народа не принято заводить в дом собак, исключение существует только лишь для породы тазы. Она ведь одна из семи ценностей степняка — Жеты казына.
Охотники выезжают в степь. Отец снимает с головы птицы украшенный серебром кожаный клобук и отпускает ее. Сокол взмывает ввысь, видит добычу и камнем летит к земле. Муслиму начинает казаться, что это вовсе не отцовский сокол, а могучая стрела, выпущенная из-за облака из лука великаном — Диу. Сокол под точным углом атакует дрофу, острые когти намертво схватывают и держат голову и тонкую шею жертвы.
Подобрав добычу, отец громко кричит: «Ке! Ке! Ке!». Круживший неподалеку над охотниками сокол послушно подлетает и садится к нему на руку. Эти радужные воспоминания об отце неразрывно переплетаются с соколиной охотой и никак не вяжутся с последующими тяжелыми временами.
Испытания
Наступившие смутные годы и последовавший голодомор не пощадили многих казахов. Умер на чужбине дед, разбрелись в поисках пропитания другие родичи. Оставшиеся без скота, основного дела, которым занимались испокон веков, казахи пошли побираться на ташкентские базары и чайханы. Неприспособленные к земледелию и торговле, они собирали в степи кизяк, рубили в поймах рек джингиль на дрова, вязали из нарубленных веток метлы, собирали на продажу ягоды тутовника, горные фисташки — тау писте и дикие яблоки в Угамском ущелье. Гордые кочевники, феодальная знать, потомки степных воителей-батыров, владельцы несметных стад, были вынуждены влачить жалкое существование, приторговывая скудным товаром на Алайском базаре, куда в свое время в праздничном убранстве, в сопровождении удалых джигитов пригоняли тучные табуны и отары. Всякое было. Все проходит. Прошло и это.
В 1934 году голод стал стихать. После окончания начальной школы в Бестереке мать отправила Муслима в школу-интернат в Табаксай, где ему пришлось жить в бараке и учиться при свете лучины. После окончания семилетки, в 1939 году, Муслим поехал в столицу Туркестанского края того времени Ташкент.
Муслим хорошо помнил школу — медресе, которую построил и открыл у себя в ауле дед Мамай. Привезенный из Бухары мулла обучал детишек арабской письменности и основам ислама, занимался врачеванием и был имамом в мечети, также построенной дедом. Стать учителем было заветной мечтой Муслима, и эта мечта, и светлые воспоминания детства привели его в педагогический техникум Инпроса г. Ташкента, где преподавали такие выдающиеся личности как С. Сейфуллин, С. Отегенов, М. Тынышпаев, М. Жумабаев, А. Байтурсынов, Ж. Аймауытов, И. Жансугуров. Педтехникум Инпроса был осколком Казахского педучилища, передислоцированного в Алма-Ату и ставшего позже основой для КазПИ, а ныне КазНПУ имени Абая.
Но у судьбы были свои планы: в Ташкенте объявили набор на подготовку кадров судебно-следственных работников для Средней Азии и Казахстана, и Муслима пригласили в высшую юридическую школу Наркомюста (Народного комиссариата юстиции). Известие о начале Великой Отечественной войны застало Муслима в Ташкенте, когда заканчивалась учеба и он собирался в Чирчик к матери. Выпускник юридической школы, Муслим одним из первых подал заявление в военкомат и попросился на фронт. Его направили на краткосрочные курсы радистов, спешно организованные в пригороде Ташкента, поселке Луначарский.
И вот уже дорога на фронт: на железнодорожную станцию Араншы провожать Муслима собрался весь аул. Две недели в пересыльном товарном эшелоне до Красноводска, пеший марш, переправа на баржах, и новобранцы прибыли на передовую Крымского фронта — Керченский полуостров. Сбылась мечта: 19-тилетний Муслим после школы радистов попадает в разведку, а кто из мальчишек не мечтал быть разведчиком! В составе 183-го разведывательного батальона 156-й стрелковой дивизии 51-й армии Крымского фронта ему довелось участвовать в тяжелейших боях за Керченский полуостров.
Крымские степи, буйно заросшие разнотравьем, и резкий, дурманящий запах полыни, равнины, окаймленные невысокими горами, казались до боли схожими с родными местами — аулом Муслима. Только море он видел впервые, так много воды не видел никогда. Иной раз казалось — это та же колышущаяся степь, только волны вместо травы. Боевые корабли, как громадные верблюды, пересекали просторы водной глади и тоже казались степными караванами.
Не только местность, но и название рек, деревень и поселков, которые приходилось защищать, были тоже на слух знакомыми и родными: переходили вброд реки Кият и Бельбек, освобождали от фашистов совхоз Кенегез, обходили села Найман-сарай и высоту Инкерман. Выполняя боевые задания, проходили Карасу-базар, Корпече, Кой-Асан, Дуван-Кой, Арабатскую стрелку, Чонгарский перешеек, Аджи-Мушкай. Удивительно, что на одном из заданий боевой группе выпало освобождать от противника оборонительный пункт Аранчи, а ведь это название его рода, и также называлась станция, на которой его провожали на войну.
Война
Первый год был особо сложным, советские войска с тяжелыми кровопролитными боями отступали по всему широкому фронту. Военные историки упоминают Керченский котлован как одну из самых трагичных и страшных страниц Великой Отечественной войны.
28 марта 1942 года на совещании у фюрера был утвержден план наступления в Крыму под кодовым названием «Охота на дроф» (нем. Trappenjagd).
7 мая 1942 года 11-я армия вермахта под командованием Эриха фон Манштейна приступила к осуществлению операции. Первый удар был нанесен с воздуха. Четыреста штурмовых бомбардировщиков 4-го воздушного флота Люфтваффе нанесли прицельный удар по заранее разведанным целям. Только в первый день наступления вражеская авиация совершила около 1000 самолето-вылетов.
Утром 8 мая, после массированного авиационного удара, немецко-фашистские войска в составе 30-го армейского корпуса, дивизии СС «Викинг» и моторизованной дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» перешли в наступление. В результате советские штабы, долгое время не менявшие своего расположения, понесли большие потери: командующий 51-армией генерал-лейтенант В.Н. Львов был убит, а его заместитель генерал-майор К.И. Баранов — тяжело ранен.
К концу дня оборона войск Крымского фронта была прорвана на ширину пять километров и на глубину восемь километров. 9 мая начала наступление немецкая 22-я танковая дивизия, к 10 мая она прорвалась в глубину обороны Крымского фронта и развернулась на север, выходя на коммуникации 47-й и 51-й армий.
Ночью, 10 мая, в ходе переговоров между командующим фронта Д.Т. Козловым и Ставкой Верховного главнокомандующего И.В. Сталиным было принято решение отвестивойскафронтана Узунларскийвал—от Казантипского залива на севере до Узунларского и Кояшского озер на юге и организовать на его линии оборону. Но получить приказ на отход 51-я армия уже не успела. К исходу дня 10 мая передовые части немецкого 30-го армейского корпуса вышли к Узунларскому валу. 12 мая немцы высадили воздушный десант в тылу советских войск. 13 мая советская оборона была смята окончательно.
15 мая противник занял Керчь. Исчерпав все возможности к сопротивлению в городе, часть защитников Керчи ушла в Аджимушкайские каменоломни.
В память об этих сражениях многие поколения бережно хранят эти строки из песни «Аджимушкай»:
От канонад, от канонад
Пылала Керчь вдали,
Ряды солдат, ряды солдат
В каменоломни шли.
Держись, не отступай,
Держись, ты не сражен, Аджимушкай,
Подземный гарнизон.
Совсем низко полетели грозные машины с крестами на крыльях, началась ковровая бомбардировка. Налеты авиации не прекращались, и в одном из таких кровопролитных боев 19 мая 1942 года осколком разорвавшегося рядом снаряда Муслиму раздробило ногу. От боли и контузии у него помутнело сознание и потемнело в глазах: вновь закружились в небе соколы; отец, улыбаясь, берет его на руки и сажает в седло; дед в лисьем малахае скачет рядом на гнедом иноходце; степь и ковыль....
Но бои продолжались, и очевидец этих событий военный корреспондент и писатель Константин Симонов описывал это так: «Все завязло в грязи, танки не шли, пушки застряли где-то сзади, машины — тоже, снаряды подносили на руках. Людей на передовой было бессмысленно много. Ни раньше, ни позже я не видел такого большого количества людей, убитых не в бою, не в атаке, а при систематических артналетах. На каждом десятке метров обязательно находился подвергавшийся этой опасности человек. Люди топтались на месте и не знали, что делать. Кругом не было ни окопов, ни щелей — ничего. Все происходило на голом, грязном, абсолютно открытом со всех сторон поле. Трупы утопали в грязи, и смерть здесь почему-то казалась особенно ужасной».
По данным военных историков, в Керченской «мясорубке» с 8 мая 1942 года Крымский фронт потерял 162 282 человека, 4646 орудий и минометов, 196 танков, 417 самолетов, 10,4 тысячи автомашин, 860 тракторов и другое имущество. На Таманский полуостров удалось эвакуировать около 140 тысяч человек, 157 самолетов, 22 орудия и 29 установок PC.
Эрих фон Манштейн заявил о захвате 170 тысяч пленных, захвате и уничтожении 258 танков и 1133 орудий.
Истекающего кровью, контуженного молодого бойца Муслима Нусенова из-под обломков раскуроченной техники и тел погибших товарищей вызволила рослая санитарка из местных жителей. Приговаривая на татарском: «Байгуш малай», поволокла на своей спине к причалу Еникале, к отходящим баржам с эвакуируемыми ранеными.
Достойная жизнь
Родные и близкие Муслима Нусенова отмечают, что он совсем редко и скудно рассказывал о войне. Но эту женщину, спасшую ему жизнь, он всегда вспоминал с большой благодарностью и любовью. «Если бы не эта санитарка, то кто знает, как бы сложилось, — говорил он, — она оказалась сильной женщиной: подобрав меня за шкирку, практически забросила на последнюю отходящую баржу, хоть и был я тогда щуплый паренек, удивляюсь всегда ее силе».
Госпитали Пятигорска, Баку и Ташкента, ампутация ноги в полевых условиях, гангрена, повторная ампутация уже выше колена... В газете «Южный Казахстан» за No 78 от 15 апреля 1976 года вышел небольшой очерк «Балдактагы кісі» — «Человек с костылем», где описывается момент возвращения Муслима с фронта: «Услышав радостную весть, Тилля, спотыкаясь о подол платья, выбежала за порог и обмерла, увидев опирающегося на костыли на одной ноге сына. «Единственный, жеребеночек мой! Жив, главное — жив! Пусть будут прокляты те, кто выдумал эту войну!».
За свои подвиги в годы Великой Отечественной войны Муслим Нусенов награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны I и II степеней, медалями «За победу над Германией», «Маршала Жукова», многими юбилейными медалями и почетными знаками.
Почти 40 лет проработал Муслим Нусенов в судебных органах, начав свою деятельность с должности секретаря суда, 28 лет был председателем народного суда. Со своей супругой Далихан они дали жизнь десятерым детям. Кроме своих детей, взяли на воспитание детей родственников и вырастили из них достойных людей.
Потом еще долго снились Муслиму в кошмарных снах низко летящие самолеты с крестами на крыльях, снились охота с соколами на дрофу, лай собак и топот копыт. Разыскать санитарку из Крыма не удалось — не было ни имени, ни других данных.
В семье Нусеновых бережно хранят весь военный архив, фотографии, боевые ордена и награды, рукописи написанных Муслимом Нусеновым книг. Одну из них он посвятил двум самым дорогим женщинам — матери Тилле и жене Далихан. Особенно бережно хранятся здесь книги, в которых рассказывается о боевом пути 156-й стрелковой дивизии 51-й армии Крымского Фронта.
«По центральной улице Сарыагаша, опираясь на трость и прихрамывая, идет человек. Это председатель народного суда Муслим Нусенов. Лицо его задумчиво и слегка нахмурено. О чем он думает и что тревожит его? Может, дают о себе знать боевые раны? Или терзают сердце истории и судьбы людей из судебного зала? Кто знает?..»
Старые солдаты ушли. Но подвиги их не забыты.
