В его рассказе «Лишь земля да небо» описано невероятное событие. В 41-м одну роту НКВД вывезли в малообитаемые места между Москвой и Ленинградом. Туда, где одни лишь леса да болота. Через пару недель приехал в лагерь вышестоящий начальник со звездами в петлицах, собрал командиров и провел инструктаж. «Ближе к вечеру появилась пехота на грузовиках. Их выстраивали в оцепление примерно в километре вокруг нашего расположения, мы с ними никоим образом не контактировали...».
Получилось двойное кольцо вокруг пустого пространства диаметром около километра, где были лесочек да прогалина. «Потом приехал грузовик. И шофер, и двое в кузове были точно такие же — в кожаных плащах, застегнутых так, что петлиц не видно, в наших фуражках, в командирских бриджах и командирских хромовых сапогах. Все винтовки следовало составить в пирамиду на значительном отдалении. А взамен всем выдали шашки... Около получаса мы так и оставались в строю при команде «Вольно». Когда стемнело, оцепление в одном месте разомкнулось, и внутрь прошли машины. Две «эмки» повышенной проходимости. За «эмками» прошли бронеавтомобили — БАдесятые, пять штук. Пропустив машины, оцепление вновь сомкнулось. Кортеж прошел примерно в центр круга, погасил фары. Вскоре поступила та команда, о которой предупреждали. Совершенно не уставная: «Шашки в позицию!» Мы встали, как инструктировали. Рота располагалась лицом к центру».
Шашки подняли острием вверх, когда в небе над прогалиной стали вспыхивать зеленые огни, но они не освещали землю, опускались немного и гасли. Раздалось несколько хлопков. Через какое-то время в воздухе появились полосы. Яркие, словно бы огненные, бледно-золотистые. «...Нерегулярные восьмерки, зигзаги, устойчивые дуги. Потом пропали и они. И прямо с земли стала подниматься вертикальная ниточка света. Тонкая, пронзительно-синяя. Вытягивалась все выше, выше, выше... На высоте нескольких десятков метров ее вдруг кончик разбух, расплылся тем же пронзительно-синим шаром, шар разбухал, разбухал... И вдруг — дзззыыынннь... Словно оборвали огромную гитарную струну. Ниточка погасла — снизу вверх, словно втягивалась в шар, а там и шар исчез. Через несколько минут там, в середине, взлетела сигнальная ракета. Оцепление опять разомкнулось, и машины проехали мимо нас в обратную сторону».
Что это было? Контакт с инопланетянами, не иначе. Известно, что президент США Дуайт Эйзенхауэр общался с «серыми пришельцами», о чем сообщил в свое время бывший сотрудник Пентагона Тимоти Гуд (https://tass.ru/mezhdunarodnayapanorama/639906). Так почему бы не пообщаться с «грэйсами» советским военным? Пишут, что они давно облюбовали землю, а значит, разбираются, кто есть кто.
Оборотень
«Хотите, доктор, подвезу?» Это рассказ женщины — военного врача. В 41-м, отдежурив в госпитале, она возвращалась в медсанбат. Идти надо было около пяти километров по петляющей между болотом и редколесьем дороге. Тут подкатил «козлик» (открытый газик), в машине был только водитель с треугольничками в петлицах и пехотными эмблемами.
«Лицо... Обыкновенное, знаете. Типичная простецкая физиономия, славянская. Он улыбнулся эдак открыто, беззаботно и спросил совершенно непринужденно:
— В расположение, доктор?
Я собиралась к нему сесть не особенно и раздумывая. Завезти меня куда-нибудь не в ту сторону он не мог — дорога была одна. Разведгруппы немцев, что приходили с той стороны за «языком», вели себя иначе — никто из них не стал бы в одиночку раскатывать на машине средь бела дня. Служила я почти год, была обстрелянной. Знаете, что помешало? Шлевка. Шлевки — это две кожаных петли, на которых кобура подвешивается к ремню. На одной распоролся шов, я давно заметила, но все не собралась починить. И как раз когда я шагнула к машине, шов разошелся окончательно, кобура вдруг провисла на одной петле, в первую секунду показалось, что кобура вообще оторвалась и падает... Я видела теперь водителя как бы искоса, краем глаза, боковым зрением. Это был уже совсем другой человек. Пожалуй, и не человек вовсе. Зрачки у него стали вертикальные, как у кошки. И зубы теперь были какие-то другие. Не клыки, нет, но... не человеческие. И с лицом что-то не в порядке: все на месте, но пропорции изменились как-то вовсе уж неправильно. Лицевой угол, челюсти, нос — все стало неправильное. Был румяный, щекастый, а стал похож на череп. Это была тварь, не человек вовсе».
Женщина шарахнулась, схватилась за кобуру. А тварь поняла, что ее раскусили, и прошипела что-то вроде: «Ишшшь-ты...». Оно охотилось.
Чужое небо, параллельная реальность
«Хроника пикирующего бомбардировщика». Пикировщик попал в грозу и потерял своих, строй рассыпался. Полеты в такую погоду заканчивались печально. Штурман представления не имел, как далеко протянулся грозовой фронт в ширину и в высоту — война, какие там метеопрогнозы.
«Бомбардировщик шел наугад — на восток, все время на восток, хоть в этом можно быть уверенным. Ситуация была аховая, но в ней имелась и светлая сторона: точно известно, что они уже пересекли линию фронта и давно летят над своей территорией. Все вокруг изменилось вмиг. «Пешку» швырнуло вниз, так что сердце противно оборвалось, и все потроха метнулись к горлу. А в следующий миг им, всем троим, показалось, что вокруг нестерпимо светло».
Это были звезды в чистом небе, свет был и внизу. В 44-м в этой части мира на земле не могло быть столь яркой иллюминации. Бомбардировщик шел над большим освещенным городом, были видны улицы, дома, площади. Штурман вскрикнул, и командир посмотрел, куда тот показывал.
Справа виднелась широкая река, на ней было три острова. Меж собой и с берегами они были соединены широкими мостами, сиявшими двойными цепочками розовых и зеленоватых огней.
«...Огни уходили за горизонт, во все стороны, насколько хватало взгляда...
Командир развернул самолет. Он и сам не знал почему, но не хотел удаляться от того места, от той точки, из которой увидел это диковинное зрелище впервые. Быть может, оттого, что то место было уже чуточку знакомее, чем все остальное...
— Ребята, — послышался едва ли не панический голос стрелка-радиста. — Куда нас, нахрен, занесло?
Такому городу — огромному, ярко иллюминированному, было неоткуда взяться. На пару тысяч километров вокруг таких городов просто не должно быть. Почти вся Европа по ночам прилежно погружается в затемнение. Внизу был мир. Иначе на земле отреагировали бы совершенно иначе».
И вдруг все кончилось. Слева поднялись над землей сотни ярко-зеленых огней, образовавших контур исполинского равнобедренного треугольника, вершиной касавшегося земли, словно открывался некий люк, и командир инстинктивно зажмурился, ожидая удара.
«Когда полосы зеленых огней оказались по бокам самолета, произошло нечто. А в следующий миг самолет оказался в совсем другом небе — с редкими звездами, светившими в прорехи тающих грозовых туч...».
На ум приходит только словосочетание «параллельная реальность», из которой бомбардировщик просто выставили.
Собиратель душ
«Майор со скучным лицом». На войне бытовало мнение, что «пехота долго не живет». «Капитан, про которого эта история, как раз и командовал артиллерийской разведкой ИПТАПа. Он был удалой, лихой и, мало того, страшно везучий. С сорок первого воевал в противотанковой артиллерии, за это время получил целую кучу наград — вся грудь, как кольчуга, и его ни разу не только не ранило, но даже не царапнуло. Из самых невероятных, безнадежных ситуаций выходил, как та птичка феникс. Позиция разбита, все перепахано, по всему прошлому опыту и физическим законам не должно там остаться ничего живого — а вот Удальцов уцелел». Не в кустах отсиживался, но был везучий, и его считали заговоренным.
«Знаете, на войне всяческие суеверия, приметы и прочая антинаучная мистика расцветают пышным цветом. Смотришь на исконно неверующего человека — а он себе нательный крестик из консервной банки ладит. Ну и шептались: мол, заговоренный, слово такое знает, талисман имеет...».
Герой рассказа затосковал, понимал, что может не вернуться, а у его жены и маленькой дочки никого больше не было.
«И вот в один прекрасный момент Удальцов нагнулся ко мне, понизил голос, глаза совершенно трезвые и непонятные. И говорит серьезным тоном:
— Слушай, комбат, а хочешь, я тебе помогу?
— Это как? — переспросил я. — И в чем? Он продолжал:
— Как — дело второстепенное. Вопрос
— в чем... Хочешь жить?
— Я, — отвечаю, — пока что и так живой... — Вот именно, — говорит Удальцов. — Пока что. А что будет завтра, неизвестно. Вот прямо сейчас какая-нибудь крылатая сволочь разгрузится бомбами над городишком — ночь на дворе, но погода вполне летная. И — привет родным... Упадет бомба прямо сюда — и конец тебе...
Я усмехнулся:
— А тебе? Ты что, по своему везению опять уцелеешь?
Он ответил очень серьезно, глядя мне неотрывно прямо в глаза:
— В том-то и фокус, что уцелею. Достанут меня из-под развалин живого и целехонького...»
И позвал комбата к кому-то, кто может «сворожить», заговорить, отвести беду.
«Тут он начал поглядывать на часы, казалось, заторопился. Словно подходил некий условленный час.
За столом, освещенный коптилкой, сидел майор. Совершенно невоенный, бесцветный такой человечек, унылый, как промокашка. Удальцов стушевался, отошел в уголочек, а там и вовсе вышел. Мне показалось, он этого типчика боялся. Коптилка светилась тускло, в углу топилась «буржуйка» — уже почти прогорела. Майор встал мне навстречу, воскликнул этак воодушевленно:
— Ну вот и прекрасно, что пришли, рад вас видеть...
И мне он показался фальшивым на сквозь. Снял я шинель, положил ее на колени. Было душно, я даже верхние пуговицы гимнастерки расстегнул... И тут меня как кольнет что-то в ямку у ключицы... Полез я туда рукой и вытащил крестик на цепочке».
Крестик мужу на шею повесила жена, а у майора «...физиономия вдруг поехала, будто пластилин на огне. Стянулась на одну сторону, так что ухо оказалось чуть ли не на месте носа, потом уши словно бы к подбородку съехали... Жутко было смотреть. И все это на моих глазах происходило с человеческим лицом. Мяло его, корежило... Будто голова стала резиновой, и ее изнутри распяливают пальцами и так, и эдак... У человека так не бывает. Невозможно.
Я так и охнул:
— Господи боже ты мой!»
Майор только заговорил было про плату за везение, а тут завизжал, мол, кого Удальцов привел!
«Сдается мне, вы и сами прекрасно понимаете, что этот майор так называемый был из тех, кого не следует поминать к ночи. И разговор насчет платы, если вспомнить классику, должен был закончиться известно каким предложением. Давным-давно известно, что хотят эти... Гоголя перечитайте. И я так думаю, Удальцова он со злости снял с везения, как часового снимают с поста». Убило заговоренного через неделю.
«Смерть своя и чужая». Солдат Федулов тоже был заговоренный. «Перед атакой, перед разведкой боем или другим боевым предприятием Федулов к кому-нибудь непременно подсядет. Поговорит задушевно, махорочкой угостит, приобнимет. И человек этот потом непременно погибает. Не всегда в бою: случится бомбежка, например, или артобстрел, или попадет на мины именно этот, Федуловым выбранный...».
Умел Федулов делать переклад, скидывал на других свою смерть. Решил командир убрать его в другую часть, да не успел: нашли Федулова после боя с полудюжиной пуль в спине. Подозревали, кто-то из своих постарался.
