Имя художника — Александр Осипов. В каждой, действительно каждой, его работе, при множестве и многообразии миллиметровых деталей, в созданном автором многомерном измерении всегда очевидна впечатляющая воображение картина, похожая на совершенную инженерную конструкцию и глубокомысленное художественное полотно. Как он это делает! Художник Марлан Нысанбаев называет Осипова композитором своих про- изведений. А Ирина Петровна Юферова, друг художника, искусствовед, выделяет две самые важные позиции в его стиле. «Во-первых, Осипов предан своему делу и своим картинам, — говорит она. — Он многодеятельный, то есть вкладывающий много сил, труда, души, энергии в свои работы. Во-вторых, у него мощно развита интуиция, он может многих вещей не знать и не станет копать информацию, потому что чувствует важное нутром, понимает силу и особенность темы. И берется за самые глобальные из них, такие как Троица, Похищение Европы, библейские и общефилософские вопросы. Он силой своей интуиции проникает в них и находит свои оттенки. К тому же Саша — трудяга, профессионал, вкладывающий в картины свои прозрения на каждом определенном этапе работы, и они начинают играть особыми, осиповскими гранями. Еще он до- бряк, без завышенных претензий к миру, и это тоже вплавляется в его работы».
Подписывается художник псевдонимом Totur, живет вдали от города, в поселке Алатау, в доме, который построил сам. Здесь, в тишине садов, у художника появились долгожданная просторная мастерская и терраса для наблюдения за закатами. А мы с дочерью приглашены на этот остров, любуемся видами с террасы, самим художником, готовым делиться мыслями по каждому заданному вопросу. В беседе множество откровений, о которых не расскажешь, а в этом небольшом интервью хочется в какой-то мере сохранить лексику Саши, так как портрет художника не будет ясным без присущих ему ядреных слов и выражений.
— Саша, почему ты подписываешься Totur?
— Totur в переводе с тюркского — волк. Я ношу фамилию матери, а по отцу Волков. Когда мы с Гулийкой (художник Шамиль Гулиев) бок о бок работали в своей крохотной мастерской на Ауэзова, где, кстати, я сделал самую первую свою «Троицу», он неожиданно обратился ко мне, назвав Искандером Тотуровичем, а Totur — это еще и святой Федор, и отчество у меня Федорович. Так что это он ввел такое обращение, и оно мне понравилось.
— В одном интервью ты сказал, что любишь каждую свою работу. Это так?
— Нет, не каждую. Некоторые делаешь, и они просто льются, идут, и ты не осознаешь, как это происходит. Первой такой у меня была «Троица», которая сегодня находится в Нью-Йорке. До сих пор не пойму, как она у меня получилась. Многие предлагали повторить ее, но я никогда не дублирую работы по той причине, что они уже не будут такими же, и потом я понимаю, что самой гениальной «Троицей» всегда будет оставаться рублевская. Мне всегда хотелось превзойти Рублева. А фиг — кишка тонка! Он — гений! Мне повторять самого себя, как студийцы перед экспонатами музеев, нелепо, когда есть куча идей для новых работ. Я лишь единственную работу продублировал — «Дядю Изю» в пастельной графике. Причем в этом случае мне показалось, что повтор вышел лучше перво- начальной версии. А с какими-то работами я парюсь по несколько лет, оставляю их «настояться» и берусь в это время за другие картины. Вот так сейчас с армянской темой, в которой хочу передать свое представление об Армении. В душе осталось наше общее с супругой воспоминание, когда, приехав туда и проснувшись утром, мы впервые увидели из своего окна Арарат. Я хочу выразить то ощущение. И всегда в том, что мне близко, ищу какие-то ассоциации.
— Расскажи про свое «Похищение Европы». О чем оно?
— Я даже не помню, как это у меня получилась. Не скажу, что это моя любимая работа.
— Ты не закладывал в нее понимание того, что Европа уже не та?
— У меня было несколько вариантов названия для этой картины. Одно из них — «Похищение в Европу», то есть это опять ассоциация на ситуацию, когда восточных баб увозят в Европу, когда есть мнение, что восточные лучше, чем европейские.
— А лучше?
— Ну-у-у-у, наши всегда были лучше, даже лучше, чем российские. У нас женщины не позволяют себе повышать голос на мужика, не матерятся, причем восточными я называю не обязательно тех, кто здесь родился, но всех, кто живет на востоке, понимает и принимает его ментальность. Меня, к примеру, привезли сюда в полуторагодовалом возрасте из Новосибирска. Я ничего не помню о том городе, кроме моста, по которому убегал от матери. Я весь пропитался старой Алма-Атой. Даже помню запах в моем любимом кинотеатре «Октябрь», когда еще «щеглом» смотрел в нем «Неуловимых мстителей» и «Бриллиантовую руку». Снесли, с..., этот кинотеатр, а какой запах там был, такой кайф.
— А какой запах у Алматы? У иных городов?
— Все другое, матушка, все другое. Я же в Чимкенте часто бывал на спортивных сборах, и мы находились возле свинцового комбината, от выбросов которого я задыхался. Но он мне нравился, и он тогда был другим. Там больше было Азии, она чувствовалась во всем. Потом, когда я первый раз попал в Ташкент в 1997 году на Азию-арт, у меня тоже осталось о нем воспоминание как о таком пряном Востоке, и то же время советском, потому что там всюду было множество лозунгов, и, казалось, ты вернулся снова в СССР.
А Алматы уже давно не пахнет, а воняет. Раньше ты шел по улицам города, и всюду тебя сопровождал аромат яблок, потому и называли город яблочной столицей. А сейчас нет этой Алма-Аты... А я еще застал китайские улочки по Комсомольской, старые купеческие дома по Горького, парикмахерские. Знаешь, запах тако-о-ой был... жары и яблок, каких-то фруктов, и люди другие были.
— Поэтому ты перебрался из города в поселок?
— Из города я давно собирался уехать, свой дом построить, мастерскую, ни от кого не зависеть.
— Какому искусствоведу доверился бы абсолютно?
— Юферовой — сразу, не глядя, с закрытыми глазами! В искусствоведении это как коньяк «Белый аист»! Остальное — бормотуха. Еще бы доверился Лерке (Валерии Ибраевой), Баян Барманкуловой, Камилле Ли. Всего четыре кита осталось. А из молодых никого толком не знаю. Смотрю, никто не ходит по выставкам. Меня это поражает!!! Что произошло с людьми! Не могу представить, чтобы Юферова, будучи молодой, да не пришла на выставку!
— Ты собираешь документы в Германию. Там будет выставка?
— Одна дама, коллекционер из Германии, купила две мои работы и скульптуру, кстати, «Похищение Европы», и желает показать их среди других объектов выставки.
— Правда, что твоя первая скульптура по той же теме Европы есть в коллекции Первого Президента Казахстана?
— Да. Она ему понравилась на выставке в Нур-Султане, и ему ее сразу кто-то купил и подарил.
— В Америке что за выставка была?
— Там я работал по контракту с одной галереей, немного засветился, но в самой галерее накрутили такие цены за работы, что было трудно продать что-либо. Стоимость и на искусство должна складываться адекватно.
— Где бы ты хотел сегодня показать работы?
— Сейчас я не вижу своей выставки ни в Алматы, нигде. Все мои работы не маленькие, и с их транспортировкой сразу будет вставать вопрос о больших деньгах. А таковых у меня пока нет. Это хорошо, что в нашей семье Рита зарабатывает и позволяет мне быть свободным художником. А так в Казахстане искусство вообще никому не нужно, ни в каком виде. Ж... лизать не умею, трат за аренду выставочных пространств позволить себе не могу.
— Искусство влияет на характер городов?
— Безусловно. В советское время я хотел быть монументалистом. В Алматы сегодня не стало монументальных вещей, скульптур. А в Узбекистане, например, в моем любимом Самарканде, есть аллея скульптур. Там несколько лет подряд проводили симпозиумы. Мы тоже предлагали создать по проспекту Абая насколько симпозиумов, но наши чиновники в открытую заявили, что с такого проекта им не заработать. Никому из чиновников искусство не нужно и не интересно. Это нам все неймется. Мне еще мама говорила, что я Леонардо да Винчи недовинченный.
А если говорить серьезным слогом, то автор так изложил главный смысл своего творчества в одной из презентаций на международной выставке: «В возрасте семи лет я пережил клиническую смерть, это событие стало поворотным в формировании меня как художника. Те пять минут, которые я провел в отрыве от собственного тела, лишь укрепили мое понимание, что в мире есть высшая сила, есть Бог. Мои работы пропитаны христианскими мотивами и символикой. Через свое творчество я пытаюсь донести свой взгляд на мир через призму прожитого опыта. Бог и его деяния не просто загадка или мистика, а норма жизни.
Я осознал, что есть сила, чье величие и замысел не понятны сразу, а лишь за счет анализа и творческого переосмысления. Подобно тому как муравей, ползущий по гладкому корпусу ракеты, готовящейся к старту, не может понять причин явлений, окружающих его. Мои работы помогают взглянуть на знакомые сюжеты под новым углом. Мой стиль работы — множество мелких деталей, кажущаяся хаотичность мазков, но стоит отойти и взглянуть на работу с расстояния, как становится понятен сюжет. Важны масштаб и угол обзора, смотрите не глазами, смотрите душой.
И, самое главное, каждая работа должна быть «завершенной», неважно, сколько потрачено времени — месяц, год, несколько лет. Это состояние, когда ничего нельзя убрать или добавить, ни одного мазка. Каждое пятно краски — на своем месте, совершенство, апофеоз завершенности».
