Мой дед Рыгалов Илья писал супруге с фронта: «Пусть дети знают, что их отец погиб за Родину, за их счастье...».
И судьбу его мне приходится воссоздавать по крупицам. На фоне самого кровавого потрясения в истории человечества такие маленькие семейные трагедии, как наша, связанная с дедом Ильей, выглядят совсем незаметными эпизодами. Но такие крохотные эпизоды часто несут в себе больше, чем тома обобщающих исследований. Масштабы — вещь относительная. И то, что совершенно незаметно в размерах всей земли, вопиюще непоправимо в судьбе отдельных людей и семей. Война оставила мою бабушку без мужа, маму и ее братика — без отца, а меня — без деда.
Хотя, наверное, все могло сложиться иначе, если бы дед Илья сумел еще несколько лет пересидеть там, куда его упекли. Но пересидеть он не смог. Не такой он был человек.
История любви
Дед Илья родился в Перелюбском (Перелюбе) Саратовской области в 1903 году (знаменательно, что совсем недалеко от него в 1904-м родился мой второй дед!). Перелюбское считалось селом крестьянским, но дед по воспоминаниям бабушки Рыгаловой Елены Николаевны считался потомственным уральским (яицким) казаком. Недаром почти вся их недолгая счастливая жизнь проходила в Уральске и его окрестностях.
«Потомственный казак» отличался неукротимой энергией и горячим нравом. Приехав в составе каких-то «тысячников» на Украину в село Николаевку (100 верст от Одессы), дед встретил и полюбил 16-летнюю Лену Рыбчинскую, мою будущую бабушку. Свадьба состоялась на следующий день после встречи.
Для невесты судьба решалась целую ночь на бессонном семейном совете (жених все это время лежал под дверью снаружи). Лишь к утру была найдена достойная оправдательная формула «Ай, ще буде! Хуже не буде, чем колхоз!». А заодно нашлось и подвенечное платье, предложенное подругой.
В день свадьбы они пошли в сельмаг за подарками. И жених купил целую кипу материала на платье и постельное белье. В доме вдовы с четырьмя дочерьми (мой прадед Николай Ильич Рыбчинский погиб в Первую империалистическую) не было даже простыни...
До конца жизни бабушка с теплом вспоминала купленные ей тогда «туфли на вот таких каблуках».
Расписались в сельсовете. Главным украшением свадебного стола являлась... большая бочка соленых арбузов. А еще играл цыганский духовой оркестр. «Фарзан особенно хорошо играл! — вспоминала бабушка. — Не помню — водка была или нет».
Когда молодые приехали в Уральск, то сначала она сильно тосковала в Казахстане. «Выйду — туда смотрю, туда смотрю. Где Украина?.. Плачу!» И, когда получили свою квартиру (а до того жили в бане у родственников), «убралась, как на Украине»: занавески, полотенца на иконы и портреты...
Доходивший до Сталина
Про «иконы», правда, у меня сомнения. Дед был идейным коммунистом. На груди у него красовалась классическая татуировка. Профиль Ленина.
«Сильно был предан Советской власти! А выступать как любил! А какой пробивной был, дошлый! Он даже до Сталина доходил, в Кремль, и еще там куда-то, когда хлопотал, чтобы ему именной наган выдали. Если бы сейчас был жив, то большим человеком бы стал».
Так позже рассказывала бабушка.
Как и мой второй дед Михайлов Федор Кузьмич, дед Рыгалов Илья Михайлович скоро попал в обойму тех пламенных партийцев, которые оказывались там, куда их посылала партия. Служил он и секретарем какого-то райкома в Западно-Казахстанской области. Переменил несколько должностей на «советской работе». Судя по сохранившейся фотографии, на каком-то этапе своей бурной жизни успел послужить в Красной Армии.
А еще дед страстно любил детей. И своих, и чужих. Первая девочка родилась у них в Алма-Ате, куда его отправляли в начале 30-х на учебу в партшколу. А вторая, моя будущая мама Людмила Ильинична, появилась в 1935-м уже в Уральске. А вскоре семья должна была прибавиться еще.
Беременная супруга с маленькой дочкой (ей в тот роковой год было два года) каждый вечер поджидали его с работы на улице. Он тогда заведовал Облконторой Госсортфонда. Известно, что в мае-июне отгулял свой трудовой отпуск. Чудом сохранилась удостоверяющая это бумага. Завидев своих, дед бросал портфель и бежал тискать и голубить дочку. А жена подбирала портфель, и все вместе, сияющие и счастливые, они шли домой. Ужинать. Соседи умилялись. А многие завидовали.
Вскоре у Рыгаловых родился еще и сын, мой дядька, которого назвали... Володя, конечно же! Владимир Ильич.
Все изменилось в одночасье.
«А потом, через полгода после Вадиного рождения, случилась беда. У Ильи Михайловича Рыгалова была машина. Как-то он возвращался откуда-то, увидел детей, они попросили подвезти. Он взял, а по дороге борт открылся, один мальчик спрыгнул, а бортом мотнуло, задело его, да и убило насмерть. Если бы в тот момент у Ильи Михайловича был с собой наган, то он бы застрелился, не раздумывая...»
В милицию дед пошел сам. Ему дали 10 лет...
Судьба штрафника
Деда посадили в 38-м. Сосланный на Дальний Восток во Владивосток он быстро освоился и даже «выучился на капитана». Так что вскоре получил комнату «с радио и скатертью на столе». Писал, что однажды, на шлюпке, его унесло к Японии. Еле пробился обратно.
Звал жену с детьми приехать к нему, но она побоялась...
Когда началась война, сильно тосковавший по дому дед решил, что у него появился шанс скостить срок. К тому же он вряд ли мог равнодушно отсиживаться в тылу, когда страна воевала.
Дед стал изыскивать возможности попасть на фронт. Но уйти воевать даже штрафником долго не удавалось — видимо, на Дальнем Востоке под боком у Японии была и своя потребность в таких специалистах, как он.
Однако настырность Рыгалова Ильи все же взяла свое, и в самом конце 1944 года он попал-таки в вожделенный штрафбат. Вернее, в 157-ю отдельную штрафную роту 67-й Гвардейской армии, освобождавшей Прибалтику (как выяснится позже, освобождавшей вопреки массово-затаенному желанию прибалтов, которым и с Гитлером было вполне себе комфортно).
Едва попав на фронт, дед первым делом написал домой. Письмо, вернее даже открытка, сохранилось.
«15/10 44 г
Дорогая Лена!
Я жив и здоров, чего и тебе с детками желаю. Я нахожусь на фронте и защищаю свою Родину. Разъясни это моим детям. Останусь жив, вернусь к родной семье, но если погибну, то пусть дети знают, что их отец погиб за Родину, за их счастье. Прошу, будь спокойна и терпеливо жди меня. Враг бежит, и наша задача добить его в его же берлоге. Пиши письма, адрес на обороте.
Твой Илья».
Дома в Уральске стали ждать почтальона с особым нетерпением и тревогой. Но писем от деда больше не приходило...
А спустя пару месяцев доставили послание, написанное незнакомым почерком: «Здравствуйте уважаемая Елена Николаевна!
Я вас не знаю, и вы меня тоже, но с Ильей Мих. мы были вместе в Приморье и вместе на фронте. 23 ноября его перевели в другую часть, а 29 мы переходили в другое место и на пути встретили двух раненных кр-цев из его подразделения, которые сообщили, что Рыгалова нет, погиб смертью храбрых в борьбе за Родину. До свидания. К вам с приветом, жму правую ручку, желаю счастья.
Михаил Головин
21/XII-44».
Судя по всему, дед все-таки исполнил свой план «другая часть». Это была цена за месяц боев в штрафной роте. Ему ведь оставалось до окончания срока всего несколько лет, а для этого штрафнику требовалось либо получить ранение (искупить кровью), либо остаться живым в течение месяца боев, характер которых не предполагал множества выживших.
Дед выжил.
Он погиб свободным...
В 70-е годы бабушка наконец начала получать пенсию «за мужа». И, хотя это был мизер, что-то около 30 рублей, она радовалась И до конца думала, что это «он и с того света, продолжает заботиться о ней».
(Окончание следует)