Я все более ощущал себя в своем тихом кабинете «птицей в клетке». И где-то в глубине души настырно звучали мобилизующие призывы любимого поэта:
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер... да я!..
В конце концов я внял мудрым строчкам и устремлениям души и... Но, прежде чем хлопнуть дверью, за которой прошли несколько лет, хотел бы кое-чего сказать на прощание.
Рабочий коллектив: казусы и радости
Здесь, в «Онере», я впервые понял, что вовсе не всем нужно делиться, даже в самых доверительных разговорах, с сослуживцами. Так, однажды, обсуждая с коллегами фотоальбом о Семипалатинске, я неосторожно пошутил насчет тамошнего памятника Абаю (московского скульптора Элбакидзе), сравнив его с газовым баллоном. Каково же было мое удивление, когда на следующий день меня вызвали «на ковер» к главному редактору и попытались намылить холку за неуважительное отношение к великому казахскому поэту. Пришлось объясняться, что поэт и памятник поэту — материи абсолютно несопоставимые, и задумываться, кто же это меня заложил. В кабинете, где происходил доверительный разговор, нас было всего трое. Корректный Аскаров понял и спустил всю эту историю на тормозах.
Впрочем, о большинстве своих сослуживцев из «Онера» я не могу сказать ничего плохого. Особенно приятная атмосфера царила в Редакции изоискусства и фотоизданий, где властвовала Светлана Алексеевна Гусакова (самый сильный редактор «Онера»), во всю резвилась Лера Ибраева (инфантильный, но милый искусствовед, возвысившаяся на волне «современного искусства»), загадочно улыбалась уютная Зульфия Исмагилова. Вот уж где, заглянув на чашку чая, можно было оторваться по полной, не задумываясь о последствиях.
Добрые профессиональные отношения у меня сложились с корректором Асей Курмангожиной, техредактором Лерой Цой и коллегой Карлом (увы, не запомнил его фамилию), который занимал аналогичную моей должность старшего редактора, но только по казахской литературе, в нашей редакции серийной и массовой литературы.
Потехи час
Коллективная жизнь подразумевала не только самозабвение от совместного труда на общее благо. Самые яркие и запоминающиеся страницы той жизни выходили за рамки рабочего расписания (с девяти до шести пять дней в неделю, получкой 5-го и 20-го и месячным трудовым отпуском). Веселая тусовка в столовой во время обеденного перерыва, азартные пинг-понг-баталии в фойе, осенние выезды на выручку аграриям (об этом я вспомнил ранее), летние поездки всего коллектива к морю (Капчагайскому). Все это сближало и сплачивало обитателей отдельных кабинетов.
По праздникам весь «Онер» собирался в неформальной обстановке столовой Дома издательств за накрытыми (не без помощи профсоюза) столами. Со здравницами, шутками-прибаутками, танцами, элементами «капустника» и полным отрывом от реальности наиболее ретивых почитателей зеленого змия.
Строгие запреты кампании борьбы с алкоголем к тому времени благополучно отошли в прошлое, и возвернувшееся горячительное на столах (ну или в крайнем
случае, как в варианте представленного снимка — «под столами») вновь стало важным моментом любого полноценного праздника. Другое дело, что купить его было теперь не столь просто. Но эти сложности, как, впрочем, и любые иные, тогдашних людей не угнетали. Скорее распаляли.
Зелье на столах, за которыми рядом сидели как первые, так и последние, вообще-то развязывало языки и сокращало дистанции. Так что эти неформальные собрания были своеобразными «карнавалами» по своей сути, во время которых не возбранялось посмеиваться над собственными руководителями, которые заранее прощали отпущенное в свой адрес. А то и вызывать здоровый смех репликами с мест по поводу... О-го-го каких людей и событий!
К концу 1990-х «смело говорить» стало вообще-то порядком вещей. Недаром сами жители оного гордо называли тот период, в который сподобилось жить, «эпохой перестройки и гласности». И хотя массовая эйфория ожидания чего-то светлого и радостного завершилась скоро, и совсем не тем, о чем мечтали, какое-то время именно она царила и поддерживала тонус общества.
О коммунизме, конечно, никто уже не мечтал, но и о капитализме еще не задумывался. Уповали, как привыкли, на высшую мудрость.
Тяжелая «земля Приишимья»
Вспоминается один забавный эпизод, ярко характеризующий нравы того переходного периода. В 1987 году в издательстве вышел альбом «На земле Приишимья», посвященный славной Целиноградской области. И, хотя ныне его можно считать изрядной библиографической редкостью, напечатали его солидным для альбомов тиражом в 20 000 экземпляров. Которые в типографии были расфасованы по 10 штук и упакованы в оберточную бумагу для отправки в магазины и библиотеки. То есть на выходе получилось 2000 упаковок приблизительно в 7-8 килограммов каждая, а общим весом — около полутора тонн.
Пишу это не для того, чтобы засвидетельствовать наличие бумаги в стране, а потому что с этими полутора тоннами «Приишимской земли» был прямо связан тот смешной, но идиотический случай, ярко иллюстрирующий неоднозначность, которая иронично правила нравами тогдашнего общества. Ведь, несмотря на «свежие ветры перемен», коллектив «Онера», как и все прочие все еще работавшие тогда на благо советского общества (или просто «во славу труда»), жил во многом инерцией предшествующего разгона. То есть в нем имелась и партийная, и комсомольская организации, возглавляемые секретарями, а значит, бурлила какая-то инициированная архаичными правилами общественная жизнь. Регулярно в послерабочее время организовывались собрания, в том числе «открытые партийные» и профсоюзные с участием всего коллектива, на которых что-то обсуждали (в том числе директивы пленумов), что-то гневно осуждали (застойные явления в экономике и общественных отношениях), за что-то голосовали (понимая, что никому эти резолюции уже не нужны). Эта эрзац-активность, правда, уже более походила на игру. Все это понимали, но чего-то взамен предложить не могли, да и не пытались. Норовя поскорее покритиковать предложенное, после чего проголосовать «за» (на худой конец уже не возбранялось и «воздержаться») да поскорее разойтись по домам.
История, приключившаяся с «Землей Приишимья», красноречива сама по себе и того, может, настроя, который определял общественные движения в конце 1980-х. Когда тираж уже был напечатан, кто-то из онеровского руководства (а может быть, и стоящего куда выше!), перелистывая свежепахнущий томик, неожиданно заметил страшное. Вопиющее невнимание издателей, прошляпивших цитату, которой уже не могло быть места в прогрессивную эпоху реформатора Михаила Сергеича. А именно, фразу Леонида Ильича Брежнева из его пресловутой книжицы «Целина». За которую вначале Генеральный секретарь КПСС получил Ленинскую премию и которую при жизни включили в школьную программу, а после его смерти осмеяли и изъяли из общественных библиотек.
Крамола дословно звучала совсем мирно: «Люди поднимали целину, целина поднимала людей».
Что в этом может насторожить? Подпись. Подпись Брежнева.
Бдительность внимательного товарища и повлекла цепь последствий. Коллектив «Онера» был срочно мобилизован на исправление фатальной ошибки. Весь тираж (20 тысяч экземпляров) был перехвачен в самый последний момент. Фургоны с упакованными альбомами из типографии поехали не в магазины и коллекторы, а прямиком к дверям Дома издательств. Где поднятые по тревоге сотрудники во главе с директором Оразалиновым в течение трех дней перетаскивали кипы книг (те самые полторы тонны) на пятый этаж, распаковывали, тщательно замарывали штрихом крамольную брежневскую фразу в каждом экземпляре, после чего аккуратно запаковывали вновь и спускали вниз (полторы тонны), укладывая в кузов.
Таким образом, «крамола» был пресечена и не растеклась по закоулкам коллективного бессознательного. А если бы растеклась? Не знаю. Но сдается мне, что никто бы и не заметил...
Да, самое смешное! Крылатая цитата обнаружилась вовсе не в тексте, а... на памятнике! Вернее, на фотографии знаменитого памятника, стоявшего тогда на въезде в столицу Целинного края со стороны аэропорта. Казахстанцы старшего поколения, конечно, помнят возвышавшийся на постаменте трактор «К-700». Вот на этом постаменте и красовалась та бывшая крылатой, пока ей не отрубили крылья, фраза, не проскользнувшая мимо бдительного ока внимательного листателя и вымаранная благодаря ударному трехдневному труду славного коллектива издательства «Онер».
Что до памятника, то и ему оставалось стоять на своем месте недолго. То, что было прилично Целинограду, оказалось вовсе недостойным Астаны!
Чем далее продолжался мой незаконченный роман с «Онером», тем яснее я понимал, что пора его заканчивать. И однажды, в конце лета 1989-го, решив, что с меня достаточно, написал заявление об очередном трудовом отпуске с последующим увольнением по собственному желанию. И коль только мое прошение об отставке было удовлетворено, впереди замаячила туманная и захватывающая перспектива дальнейшей жизни. Которая уже не мыслилась без журналистики, но не сулила каких-то достойных предложений на ниве профессионального труда.
(Продолжение следует.)