Сено жевать коровенка не стала...
Детские стихи Елубаева полностью соответствовали канонам советской детской поэзии — понятной, простой, несколько идеологизированной, а от того чистой и честной по отношению к ребенку, которого готовили к жизни в особенном обществе. Героями Ескена были неугомонные и неустрашимые аульные мальчишки. Те самые, с которыми он когда-то рос рядом, насобирав в те годы целую галерею образов и ситуаций. Сюжеты его стихов незамысловаты, но образны, а тем привлекательны и запоминающиеся.
«Сено жевать
Коровенка не стала.
Лошадь пила,
А теперь перестала.
Куры клевать
Не желают пшеницу.
Кот на сметану
Брезгливо косится.
Даже на косточку
Пес не глядит.
Что же случилось,
Скажите на милость.
Что же случилось?
Пропал аппетит!
Вот он, смотрите,
Неряха стоит.
Тот, кто похитил
У всех аппетит.
В саже лицо,
Перемазан живот,
Хлюпает носом
И палец сосет!»
Ескен писал по-казахски, но, как и подавляющее большинство национальных авторов своего времени, мечтал о переводе своих книг на русский язык. Переводе и печати. Вот его-то сборник, который назывался «Смельчак», и передали мне по наследству от предшественника (предшественницы), чье место я занял в редакции. Видимо, считая, что Ескен — писатель состоявшийся, а мой удел как подчиненного — молча сделать порученную работу и живенько сдать стоявшую «в плане» книгу в печать, всем на радость и в удовольствие.
Но не на того напали! Когда я начал читать переводы, сделанные (видимо, для убедительности) одним московским автором (своих что ли было мало?), то по мере чтения у меня начали возникать вопросы. Чем дальше, тем больше. Нет, ни к автору, а к переводчику, который, с одной стороны, как-то слишком навязчиво использовал обороты и рифмы, которые были известны всем читателям-почитателям Чуковского, Барто, Михалкова и пр. А с другой, как мне показалось, чересчур назойливо смаковал некоторую двусмысленность нескольких казахских имен для русского уха. Еще обнаружилась масса тавтологизмов и повторов. В том числе (это уже к автору) тем и сюжетов.
«Смельчак»
В общем, когда я взялся за «редакторскую правку», рукопись мало того что густо посерела от карандашных пометок и подчеркиваний, но еще и поимела устойчивую тенденцию к тому, к чему страстно стремятся городские дамочки бальзаковского возраста, но отнюдь не маститые литераторы — стремительному похуданию. Закончив «редакторскую правку», я отправился... Нет, не к Ескену, а к Петровичу (Валерию Огневу), заму главного редактора, через которого проходило все, что «Онер» печатал на русском языке.
— Прочитал?
— Прочитал.
— И как?
—...
— Ну, оставь.
Через пару дней он вызвал меня в кабинет. Лицо его было кислым и озабоченным.
— И... Что? Что делать-то будем?
Решили, что с Ескеном по поводу некоторого сокращения Петрович поговорит сам, а рукопись с моими замечаниями и его заключением мы отправим в Москву. Переводчику на доработку. Я не видел лица переводчика, когда он раскрыл конверт из Алма-Аты. Но могу себе представить его выражение по полученному ответу, полному сарказма по поводу моих редакторских способностей, столичного раздражения «провинцией» и праведной ненависти к произволу мелкого клерка.
Все шло к тому, что переводчик вот-вот откажется от сотрудничества. Однако желание получить гонорар (а неплохие гонорары тогда платили и переводчикам) все же возобладало. Книга была переработана, упорядочена и вышла-таки в издательстве «Онер» в 1988 году. В нее, кстати, вошли не только стихи, но еще и «пьесы, притчи, легенды, фельетоны, загадки, сценки» Ескена Елубаева. Который, к чести его, подошел ко всем издательским коллизиям с достоинством стоика. Так что отношения наши особенно не пострадали.
«А вот Асану верю я,
Он маму очень любит:
Уж если что-то обещал
— От слова не отступит.
Поможет маме дом убрать
И сядет за задачник.
И часто маме говорят:
«У вас хороший мальчик!»
Смысл чтения книги
Моей главной работой в «Онере» было чтение. Сплошное чтение. С 9 до 18 (с перерывом на обед), пять раз в неделю.
Вообще говоря, чтение было моей самой нездоровой страстью. С тех самых пор, как в третьем классе я проглотил заветную «Плутонию» Обручева. Она столь кардинально изменила жизнь, что дальнейшее проживание без чтения уже не имело смысла. Оно было неполноценным и жалким. Книга с тех пор всегда оставалась не только основным «источником знаний», но и источником радости, озарения, непреодолимой тяги. Оставалась и остается.
Читатель ведь, и это мое глубокое убеждение, ничуть и ничем не менее значим, нежели писатель. Потому что оба они, по большому счету, — участники единого процесса, соавторы, если хотите. Даже если процесс этот растянут во времени и от момента создания книги до поры прочтения истекают века и тысячелетия. Самый талантливый фолиант не заканчивается точкой в рукописи и изданием. Истинную точку всегда ставит именно читатель, закрывая последнюю страницу, и... Оставляя книгу рядом с собой, на полке, чтобы вновь взять ее по первому требованию сердца и разума. Каждая книга становится полноценной лишь тогда, когда, зачинаясь замыслом истинного автора, заканчивается осмысленной любовью подлинного читателя. Становится необходимой и незаменимой.
Однако я до прихода в «Онер» самозабвенно читал лишь то, что хотел читать. Чего жаждал разум и требовала душа. И мало что навевало на меня такую тоску, как «список рекомендованной литературы» (а ныне — навязчивая реклама очередного раскручиваемого «бестселлера»-однодневки). Чтобы прочитанное поимело смысл и повлияло на твое формирование, до него ведь необходимо дозреть своим умом. Что практически исключает смысл всяких «программ по литературе», составленных неизвестно кем и неизвестно для кого. Приносящих больше вреда, нежели пользы, формирующих в «читающей массе» вреднейшую иллюзию того, что «это я уже читал». Провоцирующую бездумно кидаться вдогон за сворой других обученных грамоте, вовсе не осознавая главной заповеди книжности — гордиться не количеством страниц и имен авторов «в активе», а количеством понятого, глубиной пережитого. Чтение — это ведь не спорт. Искусство!
Вот почему, несмотря на то, что, казалось бы, новая работа сопрягала меня с одной из моих пламенных страстей, все было не так просто. Ведь теперь мне приходилось брать книгу не по своему требованию, а исходя из совершенно сторонних резонов. И не только читать так, как хочется, откладывая одну книгу и продолжая другую, но планомерно и внимательно вчитываться, а потом еще и перечитывать снова, и не один раз.
Как не пропустить ляп?
В среднем в те былинные времена мегатиражной литературы каждая рождающаяся книга в каждом издательстве должна была читаться и перечитываться неоднократно. По крайней мере, один-два раза ее прочитывал или просматривал кто-то из главных редакторов и заведующих редакциями, трижды она вычитывалась корректором.
Но главными читателями оставались литературные редакторы. Читавшие: во-первых, авторскую рукопись на предмет оценки и одобрения (после чего писалось заключение); во-вторых — ту же рукопись, «принятую в производство» (на этом этапе как раз-таки и происходило редактирование); в-третьих — получая постраничные «гранки», набранные уже типографским способом (и выискивая «ляпы», незамеченные ранее); в-четвертых — получая свежий «сигнальный экземпляр» готовой книжицы. Только после этого она, всеми утвержденная и подписанная, отправлялась в тираж.
Как видите, былое книгоиздательство сил (и средств) не жалело, а потому очень щепетильно и нервно относилось к любым проявлениям безграмотности, ошибкам и опискам. Если такие выявлялись уже в типографии, то в книгу могли дополнительно вклеить маленький листок — «замеченные ошибки и опечатки», на котором указывалась страница, где то, что «написано» неправильно, «следует читать» так-то и так-то. Если таких казусов набиралось более чем нужно, виновный (корректор или редактор) мог получить выговор, а то и лишиться «прогрессивки».
Благодаря множеству глаз многочисленных «нянек» книги, издававшиеся в СССР, часто выходили без единой ошибки. И это разительно отличает их от того, что мы видим ныне. Я не считаю себя идеальным грамотеем, заучивание правил русского языка в школе и вузе не были моим любимым занятием, но... Часто читая книги «с карандашом» (пометки на полях помогают отсутствию хорошей памяти отыскивать то, что требуется позже), я по давнишней профессиональной привычке отмечаю и обнаруженные ляпы. И страницы некоторых современных изданий оказываются смачно испещренными значками редакторской (и корректорской) правок. Запоздалой и... По большому счету ныне никому уже не нужной. Современного читателя безграмотность современных книг уже не коробит, а тому, кто воспитывался на ископаемых идеалах, вполне хватает и тех, допотопных, книг...
(Продолжение следует.)