Александр считает, что лыжный спорт — естественный, не придуманный. Сейчас очень много технологических изобретений, а классика — это та самая база, на которой все строится. «Я поездил по миру, и меня поразило отношение норвежцев к лыжному спорту. Они проводят праздники лыжного спорта, что связано с историей. Как и тысячу лет назад, они устраивают гонки, фон — натуральный, вместо чарлидеров вокруг стоят сосны, болельщики жгут костры и организуют лагеря по пути следования лыжников».
Александр Лущаев организует одиночные гонки, а вместо лагерей на его пути встречаются домики, или избушки. Один такой поход едва не стал для него последним. И вот его первая судьбоносная история.
Избушка-избушка, повернись ко мне передом...
Сейчас появился новый вид — на грани спорта и туризма. Как бывший спортсменлыжник, я сразу оценил его значимость. Когда туристы идут в зимний поход, они тропят лыжню, а сейчас много техники, и люди на снегоходах прорубают трассы. А когда ориентировщики проводят соревнования, они делают сетку. Это узкая трасса, в один снегоходный след, а в тайге — сотни километров снегоходных троп. Они не сертифицированы, для соревнований не подходят, но хороши для туризма, в один день можно пробежать больше ста километров. Я несколько раз ходил в такие походы и с учетом пройденных маршрутов задумал пробежать на лыжах несколько сотен километров.
Летом на судоходной реке Абакан ходят моторные лодки, а зимой рыбаки используют под жилье те же избушки, что встречаются на берегу.
Друг подвез меня на машине к началу снегоходной тропы, где оставляют прицепы и откуда уезжают на снегоходах. Когда мы туда приехали, было минус 42. Я был достаточно легко одет — мне ведь предстоял лыжный поход. Друг предлагал отложить его, но температура поднялась до минус 35 — и я тронулся в путь. Преодолел Абаканский перевал в световой день и начал спускаться в сторону Абакана по Албасу. Когда бежишь на лыжах вверх, согреваешься, а вот на спуске замерзаешь, и вокруг нет никаких намеков на зимовье. Я уже был обморожен, в темноте добежал до Абакана и потрогал свой нос, который превратился в картофелину. Где-то здесь должна была стоять избушка, но в 2014 году наводнением смыло много домиков. То ли домик есть, то ли его нет, а до устья реки надо бежать еще 15 километров. Иду-иду, избушки все нет, фонарик садится, никаких пешеходных и снегоходных выходов к берегу не вижу.
В тайге можно увидеть несколько снегоходных трасс, и только одна из них приведет к жилищу, так что ее легко пропустить, поэтому надо постоянно смотреть по сторонам. Я уже понимал, что в лесу одни волки и остались, всматривался в темноту, не блестят ли глаза хищников. Медведи зимой спят, а против волчьей стаи с одним перочинным ножом нечего делать...
Испытание лютым холодом
Наступила полночь. Я был на ногах уже 16 часов, давно ничего не ел, а питье превратилось в лед. Когда на улице минус 30, когда ты уже наполовину обморожен, да еще зачерпнешь рукой воды в промоине, руку и потеряешь. Ситуация критическая, чувствую, что пора греться, а чтобы развести костер зимой, нужен определенный опыт. Снег глубиной два метра, дров не найдешь, и я стал высматривать по берегу кедровое дерево с сухими ветками. А берег высоченный, метра три. Высмотрел наверху кедровую рощу, и появилась надежда на костер. Снял лыжи, оставил их на снегоходном пути и пошел к берегу, но мне надо было подниматься к кедрам по оврагу. Думаю, почему это здесь, под ногами, снегу только по колено? Сделал несколько шагов и понял, что Абакан промерз до дна и вода идет поверху, а я иду по воде. Я и так на пределе возможностей, а тут еще ноги промочил...
Пытался забраться на берег и не мог. Наледи там нет, но есть снежный наддув выше головы, я гребу, а снег обваливается и сыпется за шиворот. Мне не добраться до кедров, да и я бы уже не смог зажечь спичку обмороженными руками. Оставался один вариант — бежать и греться, но башмаки схватились льдом, стали весом по два килограмма каждый, и я не могу пристегнуть крепления. Вот и лыжи стали обузой. Думаю, буду идти, сколько есть сил. Спортивная подготовка помогает оценить свои возможности, и я знал, что смогу двигаться еще часов пять-шесть, а там — как Бог даст. Шансов мало, жизни осталось около пяти часов. Вот на войне пуля прилетела — и ты умер, а здесь полет пули растянулся во времени, и я задумался о своем существовании!
Бог сказал — живи!
Мозг работает, эмоций нет. Но есть твердое намерение идти до конца, максимально реализовать свой шанс на спасение. Шел и думал, как жил, как дальше будет с моими детьми. Позади — 150 километров, впереди — 200 километров, и есть ли там люди, неизвестно. Я понял, что чувствуют на смертном одре, как оценивают свою жизнь, вот и для меня наступил момент промежуточной оценки. Нет, не зря я коптил небо, жил и трудился достойно. И жил бы дальше с легким сердцем...
Я думал, бросить лыжи или не нужно. Решил: возьму и буду тащить столько, сколько смогу. Вспомнил рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни», а через пару километров нашел отворот и увидел избушки. Заглянул в первую, а это баня, где были заготовлены щепки и спички. И там еще три домика — вдруг где-то есть люди? Соседняя избушка была закрыта изнутри. Я постучал и понял — Бог меня миловал.
— Кто там? — послышался сонный голос. — Откройте...
Какой-то олигарх построил базу отдыха, и там дежурил сторож, а в печи трещали дрова. Я оттаивал почти час, переночевал, но ботинки не высохли. Сторож сказал, что следующая изба будет через 40 километров, туда рыбаки приезжают на снегоходах, Часа за четыре я дошел до жилища. Остановился погреться, снял ботинки, а на пальцах — мясо. Надеть ботинки я уже не смог. Когда ребята меня там увидели, дали мне чуни и отвезли в Новокузнецк, созвонились с больницей, получили консультацию, а оттуда я приехал в Барнаул на автобусе и вышел на работу. Но хирург госпитализировал меня, так как процесс некроза развивался. Думал, что потеряю нос, обмороженный до крайней степени, и начал обзванивать коллег, чтобы узнать, где делают пластику. Но обошлось. Ходить на лыжах я не перестал, однако при минус 17 нос деревенеет, а в 30-градусный мороз страдают руки.
Не говори гоп, пока не перепрыгнешь
В детстве мама постоянно повторяла мне эту фразу, и это научило не радоваться на промежуточном рубеже, а выдыхать только в конце пути. Я слушала Александра Юрьевича и понимала, что он постоял на краю, заглянул за грань и понял, что человек — это песчинка мироздания в руках судьбы. Мы сидели на скамейке у домика, где расположился медпункт альплагеря, светило солнце, к нам подошли туристы. Они собирались на акклиматизацию и позвали с собой доктора, а я пошутила, что он лыжник и быстро и догонит группу.
— Вот горы стояли, стоят и будут стоять, а человек должен радоваться каждому дню, — тихо сказал Александр. — И не стоить превозносить себя, потому что выходишь на старт соревнований и думаешь, что ты самый сильный, но кто-то может оказаться сильнее тебя. Человек очень уязвим и зависим. Самосовершенствование — это важно, но надо осознавать, что мы ограничены в своих возможностях. В такие минуты оцениваешь, правильно жил или нет, стыдно за прошлое или ты открыто смотришь людям в глаза.
— Если бы тебе сразу дали спасение, ты не пересмотрел бы свою жизнь, — заметила я. — Как у Высоцкого: «Назад пятьсот, вперед пятьсот, сигналим зря и некому помочь…»
И я в сотый раз подумала, что человеку в этом мире, где все еще незыблемо стоят горы, нужен другой человек. Чтобы отогреться, чтобы словом перекинуться, чтобы выжить. Судьба испытала Александра еще раз, и вот как это было с его слов.
Он сам напал на медведя
— Медведь — настоящий хозяин тайги, вершина пищевой цепи. Он никого не боится, его единственный враг — человек. Те медведи, которые сталкивались с охотниками, боятся человека. Я шел по тайге в середине августа, в это время нет гона, много грибов, ягод и орехов, медведи сытые и не агрессивные. Медведь, с которым я повстречался, не должен был проявить ко мне интереса. До залегания в берлогу далеко, у него было время нагулять жир, и я не боялся. Ты ходишь по медвежьим тропам — они ходят по наиболее удобным местам, видишь их помет, следы и привыкаешь к мысли, что они рядом. Я первым заметил медведя, ветер дул на меня, и он не учуял моего запаха, а глаза ему слепило солнце. Я был уверен, что зверь пройдет мимо, но он двигался прямо к завалу.
Александр надеялся, что Топтыгин увидит его и испугается. Он стал громко разговаривать, чтобы медведь услышал его голос, однако зверь все приближался. В кармане был телефон и фотоаппарат с зумом. Животные боятся технического шума, металлического лязга, и Александр выдвинул зум. Он запиликал, но медведь проигнорировал предупреждение.
— Между нами остался один поваленный кедр, в двух метрах медведь поднялся на лежащее дерево, встал на задние лапы, выдержал паузу и... принял меня за жертву. Он собирался прыгнуть на меня, и я использовал последний шанс выжить. Просчитываю в уме все возможные ситуации и понимаю, что проявление агрессии может спасти, а может и навредить. И я кинулся на него с рюкзаком в руке и фотоаппаратом, что было абсолютно бесполезно, потому что в медведе — триста килограмм. Но я бросился вперед и начал орать. Медведь приземлился мне под ноги, сделал кульбит через плечо, как показывают в цирке, и начал убегать по странной траектории. Трещали кусты, мне казалось, что он развернулся и снова бежит на меня. Тогда я заорал еще громче.
Александр показал мне видео, которое снял в тот момент. Когда медведь кинулся, картинка запрыгала, но до этого момента он держал зверя в кадре. Смелый, сильный, дважды выживший человек. Он приехал на лето в лагерь на Памире, чтобы помогать тем, кто страдает от горной болезни, травмировался, простудился, а на высоте такой недуг быстро переходит в острую стадию. Мы познакомились в тот день, когда Лущаев вернулся из города Ош, куда сопроводил задыхающегося иностранного альпиниста.