Следующий случай вновь побывать на Острове представился только в 2015-м. Конечно, я понимал, что нет больше ни того моря, ни того острова. И знал наверняка — встреча с прошлым, связь с которым утрачена давным-давно, редко приносит что-то кроме разочарования. Но что было делать, если Барсакельмес все эти годы назойливо являлся в сновидениях и жил в воображении? И манил к себе непреодолимо и настойчиво.
Суша, не окруженная водой
Но вот моя навязчивая мечта осуществилась. Мне удалось-таки добраться до своего Острова.
Теперь для этого не нужно ни самолета, ни парохода. Достаточно внедорожника. Путь на Барсакельмес пролегает по бывшему дну бывшего моря и занимает, если считать от Аральска, часов шесть резвого хода.
Дно. Первая неожиданность. Мне отчего-то чудилось, что оно осталось таким, каким его оставила ушедшая вода. Нет. Дно Арала — пустыня во всех ее видах. Дымящиеся на ветру барханчики. Мертвые, хрустящие под ногами солонцы. Наполненные свистом ветра саксаульники. Причудливые кудрявые грядки пустынных бугров. Сизая полынная степь. Сочные солянки. И т. д., и т. д.
Морское прошлое выдают только мелкие гребешки ракушек, устилающих поверхность, да светлые валики трухи, оставшиеся от иссохших водорослей.
Остров, некоторое время маячивший впереди своими крутыми чинками и плоской горой Чайка, встретил равнодушно и безразлично. Весь он показался окутанным каким-то безжизненным забвением.
Ушедшая жизнь
Несмотря на то, что «заповедник Барсакельмес» все еще существует и даже расширил свою территорию, здесь, в его историческом центре, больше не увидеть тех многочисленных стад степных копытных: куланов, сайгаков и джейранов, которые приносили широкую славу резервату и оживляли пейзаж. Не видно характерного движения подпрыгивающих антилоп на горизонте, не слышно дробного движения копыт по такырам, начисто отсутствуют следы, которыми когда-то была исчеркана вся почва. Здесь больше не мельтешат и многочисленные птицы, не слышно зловещего хохота чаек. Даже бессчетные некогда милые ящерки — такырные круглоголовки и столь же обычные щитомордники, зловещими пружинами замирающие под ногами, больше не попадают в поле зрения. Экология изменилась настолько, что исчезли даже вездесущие мокрицы, за которыми я когда-то любил наблюдать по вечерам. Не видно и...
Нет, легче перечислить, кто попался мне за время пребывания на Острове. Черепаха, заяц, жаворонок. Чайки все же мелькнули пару раз. Какие-то пичуги попискивали утром на развалинах Центральной усадьбы. А ночью на свет костра то и дело выплескивались стремительные обитательницы тьмы — уродливые фаланги. Не густо...
Как же трагически непохожа эта пустынная и обреченная земля на тот не менее пустынный, но изумляюще живой кусок суши, окруженный со всех сторон оживленным морем, который мне довелось увидеть в годы счастливой юности.
Усадьба заповедника лишилась своей сердцевины — всех домиков, стоявших вокруг главной площади.
Того самого места, переполненного и пересыщенного жизнью летних вечеров, когда сюда, на Барсакельмес, приезжали десятки студентов и практикантов из разных концов Советского Союза. Наше общежитие, столовая, домик, где жил легендарный Валентин Антонович Скоруцкий со своей тихой матерью, — все это теперь руины.
Своя земля Валентина Антоновича
Про легендарного Антоныча я неоднократно вспоминал ранее. И хотя его домика больше нет, тут, на Острове, у Антоныча и его тихой матушки осталась своя земля — два чахлых бугорка с покосившимися крестами на местном кладбище — печальном, запущенном и удивительно гармонирующем со своим фоном.
Главную мечту своей жизни — увидеть Москву, Антоныч так и не осуществил. Хотя честно продолжал ежегодные попытки добраться до столицы. Увы, дорога его к «столице нашей Родины», как обычно, заканчивалась в ресторане «Арал».
Говорят, что он, старожил заповедника, никому (и ничему) больше не нужный, умер от тоски. Когда окончательно затухла та единственная жизнь, которую он знал и в которой имел свое место, свое значение и свои права. Антоныча похоронили рядом с матушкой, к которой он так трепетно относился и кроме которой, по большому счету, никому больше не был нужен.
Мы в прежние времена мало задумывались о том, что он, собственно, такое — этот неизменный герой «барсакских» историй и анекдотов, отчаянный забулдыга и лучший знаток заповедника. И лишь недавно я узнал его историю и постиг судьбу, навсегда связавшую его с Островом. Его отец, бывший когдато в заповеднике замом по науке, бросил их с матерью на Барсакельмесе и укатил на Большую землю с новой женой — аспиранткой. Наверное, потому-то Антоныч так трепетно относился к своей вечной старушке-матери...
Последняя воля Давида Пирюлина
И еще одна неожиданная встреча произошла у меня на островном погосте. С Давидом Пирюлиным, с которым мы не только пересекались на Острове, но и жили в одном общежитии на Ново-Измайловском проспекте. Где про Давида, яро увлеченного энтомологией, ходила своеобразная байка, связанная с вырвавшимися на свободу из клеток тропическими тараканами, которые размножились и «пожрали» всех обитавших ранее в пятом корпусе межвузовского студгородка рыжих (и усатых) прусачков. Удивительно, что студенты-биологи верили в несомненность этой истории, продолжая существовать в традиционном окружении неистребимых прусаков. Дело тут, наверное, не в обаянии тропических насекомых, а в личности самого Давида.
Пирюлин был типичным островитянином. Закончив институт, он прошел заповеданную профилем заведения школу, но мечтал о вожделенной науке. Неотрывной для него от Барсакельмеса. И по теме, которой увлекся еще будучи студентом, — изучение насекомых заповедника. По ней позже он и защитил кандидатскую диссертацию.
Свою жизнь без Острова Давид не представлял. Так же, как и... свою смерть. А потому завещал похоронить себя тут. Хотя к моменту его ухода в 2007 году Барсакельмес уже не только не был островом, но, более того, был территорией другого государства. Однако воля умирающего плюс настойчивость провожавших преодолели все трудности и препоны. И энтомолог Давид Пирюлин навсегда упокоился на маленьком кладбище рядом со Скоруцкими и еще несколькими островитянами, неотделимыми ныне от земли их носившей.
Говорили и про аналогичное завещание профессора Льва Александровича Кузнецова, организатора тех незабвенных студенческих экспедиций ЛГПИ имени Герцена, который также жаждал упоения своего праха на Острове. Он умер в тот год, когда я вторично приезжал на Барсакельмес. Не знаю, удалось ли выполнить эту последнюю волю профессора.
По тропинкам памяти
...Странно, как обострилась память, стоило только попасть туда, где 40 лет назад зачиналось столько всего удивительного в моей будущей жизни. Я вдруг вспомнил про потрепанный том Миклухо-Маклая, откопанный в шкафу местной лаборатории и проглоченный за три дня. И стежки-дорожки, давно поросшие быльем, уверенно выплывали из прошлого под ногами.
Сколько раз в своем воображении я проходил заветный путь от Усадьбы до берега моря. И пытался представить, какова теперь эта дорога, по которой в иные дни доводилось дефилировать туда-обратно по нескольку раз. Мимо Аэродромного такыра («лучшей посадочной полосы в Аральском районе»), через полосу поросших саксаулом барханов и обширный пляж уже начавшего усыхать моря.
Такыр, как ни странно, превратился в обширную поляну, поросшую чахлой полынью и сочной солянкой. А вот полоса барханов практически не изменилась. Отсюда, через просвет в кустах, всегда неожиданно возникало ослепительно синее море с яркими солнечными бликами...
Ни моря, ни пляжа больше нет — до самого горизонта тянутся по глинистому дну моря пустынные кустарники. А там, далеко, рвутся в белесое небо всполохи зарождающейся пыльной бури.
Капитан Михалыч
Еще одна точка этого печального мемориального маршрута по бывшему острову — Маяк, так среди своих называлась метеостанция на крайнем восточном мысе, второй населенный пункт Барсакельмеса старых времен. Теперь и это руины метеостанции. Удивительная глупость... Нет, настоящее научное преступление — прервать многолетние наблюдения за погодой в зоне такой глобальной природно-климатической катастрофы, как гибель Арала!
То, что гибель Аральского моря не была никакой фатальной неожиданностью, как это попытались представить после, лично для меня очевидно. В 1975-м это бросалось в глаза еще на подлете. Обширные полосы светлого песка, оставленные уходящей водой, со всех сторон окружали Барсакельмес. Вблизи они представляли собой великолепные пляжи шириной по километру. То, что это были новообразования, возраст которых укладывался в одно десятилетие, понимали местные старожилы, наблюдавшие, как год от года море отступало все дальше и дальше. Пока не исчезло совсем.
...Последними обитателями Барсакельмеса оставались тракторист Михалыч и его жена Романовна. Они прожили тут большую часть своей жизни — он, перевозя в прицепе грузы от моря, цистерну с водой из колодца, саксаул для печки, а она... Она — при нем. Обстоятельный и невидный мужик и дородная добрая женщина, тихо влюбленные в Остров и вполне счастливые своей состоявшейся жизнью, — такими они запомнились мне.
Они и цеплялись за эту свою жизнь до конца. Даже тогда, когда от нее ничего уже не осталось. Чтобы выкорчевать их из этого, уже окончательного клочка суши, со всех сторон окруженного только пустыней, профессору Кузнецову пришлось приложить изрядные усилия. Михалыч, который никогда не играл какой-то важной роли в островной иерархии, оказался тем подлинным капитаном, который последним покинул потерпевшее крушение судно. Михалыч и Романовна — это воплощенный памятник последним островитянам...