Недавно в Алматы прошла Международная научная конференция «Изучение, сохранение и рациональное использование растительного мира Евразии», приуроченная к 85-летию Института ботаники и фитоинтродукции Казахстана, которая была действительно масштабным научным мероприятием. А незадолго до этого вышла очередная работа алматинских ученых: «Высокогорные жимолости Северного Тянь-Шаня».
О состоянии и востребованности отечественной ботаники нам рассказала Ирина Кокорева, доктор биологических наук, заведующая лабораторией цветочно-декоративных растений, член-корреспондент Российской академии естествознания (РАЕ).
— Не стану, конечно, эксплуатировать образ «ботаника», обсмеянный в советском и постсоветском фольклоре, но нельзя не задаться вопросом — зачем сегодня Казахстану та сфера знаний, в которой вы работаете? Вспоминаю рассказ одной сотрудницы Ботанического сада: когда в него пришел один крупный чиновник, ему показали редкую коллекцию растений, искусственно выведенную в этом саду, он спросил: а зачем? Ведь сегодня все можно купить!
— Начнем с того, что Центральная Азия и Казахстан до сих пор мало изученные в ботаническом отношении регионы, хотя именно здесь произрастает огромное количество интересных и редких растений, которые можно использовать в сельском хозяйстве. В частности, это такие группы растений, как эфиро-масличные, пищевые, плодовые, технические, кормовые. Огромное количество растений, большинство из которых и не изу-чено, и не перенесено в культуру.
— То есть мы говорим о том, что может дать заметный экономический эффект?
— Конечно. Территории в Казахстане очень большие, с большим разнообразием зон для растений: от пустыни до высокогорья даже в пределах Алматы. И для каждого этого уровня должны быть квалифицированные специалисты, в том числе и для каждой группы растений. У нас этого, к сожалению, нет.
— Нет сейчас или и раньше не было?
— В достаточном количестве не было и раньше. Но в 1970-80-х годах этот пробел начали восполнять. К началу 1990-х в Институте ботаники АН Казахской ССР было около 400 научных сотрудников, в Алматинском ботаническом саду — около 250. Только лаборатория геоботаники насчитывала около 60 специалистов. Но сейчас осталось восемь человек. При том что в 1994 году объединили Институт ботаники с Ботаническим садом в Алматы. На огромную и разнообразную территорию Казахстана этого катастрофически не хватает, с этим реализовать экономический потенциал огромного биоразнообразия невозможно.
— Кроме алматинского в Казахстане есть еще четыре ботанических сада. Их потенциал не компенсирует утраты республиканского научного центра?
— Да, есть Мангышлакский, Жезказганский, Алтайский и Илийский сады. Это региональные ботанические сады, созданные специально, чтобы изучать конкретный регион со специфическими условиями флоры. Это маленькие учреждения с небольшим штатом, но хорошо справляющиеся со своими задачами. Хотя с материальной базой и у них непросто.
— Как вообще начиналось развитие этой сферы в Казахстане?
— Если не ошибаюсь, открывался Алматинский ботанический сад как казахстанский филиал Среднеазиатского института, который был в Ташкенте. Потом он отделился, став ботаническим сектором Республиканской академии наук, потом из сектора выделили Институт ботаники, а из него в 1946 году как самостоятельную структуру — ботанический сад. Хотя сам сад был организован в 1932-1933 годах.
— И в те особо прагматические времена это имело прагматические задачи?
— Да. В нашем саду создали шесть отделов, в частности плодовых растений, кормовых, технических, отдел цветоводства. Интересно, что как такового плодоводства в Казахстане тогда не было, и в отделе плодоводства, кроме изучения культурных растений, занимались и дикорастущими. Отдел кормовых растений занимался в основном злаками. Отдел растительных ресурсов вел очень интересную работу по изучению дубильных веществ в растениях, и эти данные передавались уже в фармакологию.
Например, есть такой одуванчик кок-сагыз… Это эндемик, растет он только в одном месте, в горах Кетмень в Сарыжазе, и является природным каучуконосом. В 1936 году в Подмосковье даже создали совхоз для его культивации, потому что гуттаперча, выделяемая кок-сагызом, была сырьем для производства каких-то уникальных видов резины для авиастроения. Правда, с ним произошла такая же история, что и с женьшенем: будучи пересаженным в новую среду, он теряет половину своих уникальных полезных свойств.
— И что сейчас с этим одуванчиком?
— Лет десять назад им очень интересовались некие иностранцы. Была история с грантом… Но! Ареал его произрастания очень невелик, на весь Казахстан его знали от силы человек пять, из которых трое уж точно не найдут. Но главная проблема даже не в этом. Недалеко от места произрастания есть озеро, куда гоняют на водопой скот, и идет интенсивный сбой растительности. Надежда на то, что это все-таки одуванчик и он хорошо размножается семенами, заселяет свободные ниши в ценозе, возможно, благодаря этому сохранится. Но это место все же надо бы объявить заповедным.
— Ладно, с кормовыми и техническими культурами ясно. Но вот, к примеру, цветоводство: зачем государству тратить на его изучение деньги не в самые зажиточные времена?
— Так это то, на чем можно стабильно зарабатывать валюту! На Западе, как известно, культура цветоводства развита издавна, особенно в Европе. Но сейчас они от банальных, всем известных культурных растений, таких как, например, розы, ирисы, колокольчики, переходят на так называемых «дикарей». И такие крупные, всемирно известные питомники, как германский «Фрау Цепеллин», традиционными культурными растениями сейчас почти не занимаются. Это уже не выгодно. В их каталогах сплошь идут «дикари». Чем они интересны? Во-первых, большинство из них еще не «замылили» глаз. Во-вторых, они более устойчивы, чем культурные сорта, которые прошли много стадий селекции. В-третьих, на их основе, даже при простом посеве семян с одного растения, можно получить массу интересных внутривидовых форм, каждую из которых потом можно размножить in vitro (культурой ткани) и предлагать на рынке как отдельный сорт. Причем продавать этих «дикарей» можно не затрачивая больших средств и усилий на скрещивание, переопыление, отбор интересных растений по классической схеме селекции, что по хорошему занимает 20–30 лет. Здесь можно обойтись без нее, практически получаешь интересную форму, сорт за 3–4 года.
— Эти «дикари» есть и у нас?
— Так об этом и речь. Наши растения постоянно вывозят за рубеж в огромном количестве. Все луковичные, в том числе тюльпаны. В 1990-2000-х вывозили эфедру, которая используется в фармакологии для производства эфедрина, и на черном рынке это сырье как наркотик. Вывозились (может, и вывозятся) декоративные кустарники с наших гор, например, наша знаменитая яблоня Сиверса для селекции. Потом все эти растения уже как товар поступают на мировой рынок, и мы вынуждены свое же покупать за отнюдь немалые деньги. При том что в Казахстане есть законодательная база, запрещающая вывозить краснокнижные виды. Есть перечень запрещенных к вывозу растений от 2006 года. Но тем не менее их умудряются вывозить.
— То есть в мире есть рыночная ниша, в которой Казахстан, благодаря щедрости природы, мог бы хорошо себя чувствовать при нормальном, системном, научном подходе к теме, но сделали с ней все как всегда и везде у нас?
— Да, вполне бездарно разбазарили. Понятно, что для работы нужны инвестиции: вложить деньги, чтобы вырастить научные и технические кадры, которые мало того, что знали, еще бы и любили свое дело. В отношениях с природой это также верно, как у Майн Рида. Помните книгу «Охотники за растениями»? Там описан весь процесс нашей работы. Он тяжел. И когда мы, наше поколение специалистов, уйдем, поле останется голым, изучать и собирать растения будет некому. Молодежь, и так немногочисленная в нашей сфере, в горы не полезет.
— Почему? Мало платят?
— Во-первых, мало платят. Во-вторых, это просто тяжело физически — делать многокилометровые маршруты в любую погоду по горам или пустыням…
— Плюс не престижно — «ботаник»!
— Естественно! Ну и, может, самое главное — общее падение престижа науки! Любой. Это ведь объективно давит.
— Чтобы «оттенить» проблему, вопрос вопросов: каковы реальные зарплаты в этой сфере? Без каких-то конкретных привязок. А то жалуемся-то мы все. Даже нефтяники...
— То, что нам спустили в прошлом году с комитета науки: завлаб — чуть более 100 тысяч тенге, старший научный сотрудник — чуть более 80 тысяч, младший научный сотрудник — чуть более 60 тысяч. А сезонный рабочий — 45 тысяч. И мы от этих границ не можем отойти. Чтобы быть старшим научным сотрудником, надо иметь стаж лет в 20 и много научных публикаций! Как прожить в этой схеме, будучи младшим научным? И люди просто не идут.
— При этом соответствующие кафедры вузов загружены?
— Люди в вузы идут и специалистов выпускают. Но результат… Когда мы из вуза выходили, у нас знания были выше, чем сейчас у PhD. Там же, в вузах, тоже произошли изменения — объединили кафедры, убрали часть обязательных программ т.д.
— Под занавес нашего интервью... Смогли бы вы найти еще пару примеров того, чем ботаника полезна сегодня. Таких примеров, что поняли бы и наш современник-казахстанец, и чиновник.
— Примеров много. Даже если очень кратко. Какие проблемы можно решать при нормальном, государственном отношении к науке? Первая — в Алматы (как и во многих других крупных городах страны) нечем дышать. Ботаника помогает решать проблему загрязнения воздушного бассейна. Вторая — в сельской местности остро стоит проблема перевыпасов в результате угрозы оползней, в том числе масштабных, как недавно в Киргизии. У нас могут быть аналогичные случаи, особенно в тех районах, где идет элитная застройка и сносятся склоны гор. И много еще чего. При строительстве или любом ином использовании земель нужно консультироваться с ботаниками — ресурсоведами или геоботаниками, которые именно там изучали ситуацию и знают, что может случиться, если нарушить растительный покров. Кстати, по этому поводу есть много литературы, которую не спешат изучать. Везде люди портят сами себе жизнь.
Очень яркий пример можно привести и по пользе науки. Во время войны при нехватке продовольствия наш знаменитый ботаник Николай Васильевич Павлов издал небольшую книжицу, где указал, какие растения нашей флоры можно использовать в пищу, и даже привел несколько простейших рецептов.
