— Недавно вы представили алматинским слушателям произведение «Реквием» сэра Карла Дженкинса. Расскажите, почему вы выбрали именного его...
— Титул «сэр» он получил относительно недавно. Я ему написал: «Как вас теперь называть? Сэр Карл?». Он ответил: «Нет-нет, ничего». Так я и продолжаю его звать Карлом. У нас, в общем-то, дружба продолжается уже больше 10 лет. Причем наша дружба как раз началась именно с «Реквиема». Почему с «Реквиема»? Я помню, у меня был контракт с Sony, я писал на эту компанию, и главой компании тогда являлся Крис Крекер. С ним я сотрудничал еще до Sony. Я сказал, что слушаю музыку, и мне она очень понравилась. Поначалу я даже не знал, кто автор, постоянно слышал по телевидению эту замечательную музыку, в основном в рекламных роликах. И так получилось, что я спросил Криса, и он сказал, что это Карл Дженкинс. «А ты можешь меня с ним познакомить?» — спросил я. Он ответил: «Хорошо, познакомлю». Перед этим я записал диск на студии с моим оркестром, взял его с собой и пришел к нему на студию в самом центре Лондона. И вот тогда я впервые с ним встретился. И ему поставили этот диск. Ему понравился оркестр, и вдруг он говорит, что пишет «Реквием» и спрашивает, не хотел бы я его записать со своим оркестром здесь, в Лондоне? Для нас это была потрясающая возможность. Мы привезли весь оркестр, чтобы записать «Реквием» в Лондон. И этот диск получил очень много призов. Он один из самых популярных и продаваемых, долго держал в мировых чатах первое место. Если вы посмотрите YouTube, то увидите, что многие рекламы используют именно темы «Реквиема». Это был наш первый удачный опыт работы вместе. Оркестр тогда себя очень хорошо показал. Мы сделали премьеру этого произведения в Лондоне и также турне по Англии. И с тех пор мы завязали дружбу, и он написал для меня четыре больших произведения на казахские темы. И вместе с «Реквиемом» на концерте мы исполняли его произведение, которое называется «Сарыкыз» — это скрипичный концерт.
— Как публика восприняла «Реквием»?
— Реакция у всех, кого я знаю, что это сильнейшая музыка, и можно сказать, что Карл пошел на очень смелый эксперимент, соединил несоединимое — католическую форму с японской поэзией, музыкой и инструментами. И, конечно, две концепции, две совершенно разные культуры — христианская культура, где смерть является концом и в то же время хайку, где смерть не является концом, а является круговоротом жизни, перерождением во что-то другое. Очень сильные стихи в «Реквиеме», и поэтому произведение Дженкинса не воспринимается как что-то трагическое. Каждый номер, в принципе, достаточно светлый, полный жизни.
— У вас не возникало когда-нибудь желания самому написать музыку, сыграть что-то свое?
— Чего нет — того нет. (Смеется.) Таланта к написанию нет, поэтому я никогда даже и не думал. Но по поводу того, чтобы помочь, то я помог и Карлу, и Шакееву, и многим-многим композиторам. В отношении к скрипичной партии, если что-то пишется именно для меня, то я работаю вместе с композитором и даю очень много советов по технике, по каким-то таким чисто скрипичным делам, которые могут помочь.
— Есть ли произведения, которые вы еще не сыграли, но очень хотели бы исполнить?
— Я могу сказать, что у нас очень много планов, в том числе с продюсерским центром KS production Карины Сарсеновой. Они нам очень помогли и с хором, и с фольклором. Я думаю, что в будущем у нас будет очень много интересных проектов с ними и с Дженкинсом. Кстати, я с утра пошел в Fidelity, со мной рядом оказался Марко Ауджелло. Я даже в Facebook выложил фотографию и подписал demigod — полубог и я рядом. (Смеется.) Он говорит, что очень интересуется заказом очередного произведения на стихи Карины Сарсеновой, а стихи у нее очень сильные. И я думаю, а почему бы и нет? В принципе, к нему очень тяжело пробиться, но он хороший друг и, вполне возможно, удастся сделать что-то такое же хорошее, как «Реквием», потому что его сила не только в музыке. Музыка, конечно, блестящая, но и в этих стихах хайку. Здесь надо подумать, что именно, потому что очень важна форма. Что это? Месса? «Глория»? Оратория? То есть второй «Реквием» уже нельзя написать. Я не знаю, какая форма может подойти сюда. Может быть, сам Карл, увидев эти стихи, что-нибудь предложит.
— Вы работали с музыкантами KS production, как вы можете их охарактеризовать с профессиональной точки зрения?
— В «Реквиеме» я работал с Сериком Нурмолдаевым — это настоящий профессионал. То, что он сделал… Это очень трудная партия — сякухати. Очень приятно работать с настоящим профессионалом. Он сыграл эту партию лучше, на мой взгляд, чем тот исполнитель, который принимал участие в записи. Серик использовал три разных сыбызгы, и они давали намного больше цвета и красок, чем даже японские флейты. Хотя, в принципе, они очень похожи по звуку, но мне показалось, что именно Серик дал другое пространство. Очень многие подчеркнули именно его игру. Еще хор «Казына». Мы с ними ездили в США, сыграли в «Карнеги-холл» — это большая победа. Мы планируем с ними большое турне начиная с Лондона, потом в Париж, в Берлин в филармонический холл. Там потрясающая акустика. Сыграть там будет большим прорывом для нас. Также мы очень хотели бы поехать в Токио именно с «Реквиемом». Как говорится, если очень захотеть, то обязательно все будет.
— Вы работаете с зарубежными и казахстанскими музыкантами. Можете ли вы выявить какие-то явные отличия между ними?
— Вы знаете, эти отличия часто не только музыкальные. Хотя музыкальные есть, и я это замечаю, особенно в работе с моим индийским оркестром, потому что в нем много иностранцев. Это иногда разница в интонации или же питч. Питч — это общая высота интонации. В Англии, например, строго придерживаются 440, а в Европе многие оркестры поднимают очень высоко — 443-444, а в некоторых случаях доходят до 446, как, например, в Польше. Поэтому здесь возникают чисто интонационные вопросы, когда приходят разные профессионалы высокого класса и начинают играть аккорды вместе. Конечно, эта разница культур иногда воспринимается очень болезненно. Никто не хочет уступать. В одно время у меня был однородный состав, практически все англичане. Но англичане по своей натуре все-таки юнионисты. Здесь это совершенно не дело. Их законы не должны автоматически переноситься за рубеж.
— Как вы решали эти вопросы?
— Мне просто приходилось менять музыкантов. Постепенно отказываться не от всех англичан, а от «трабл-мейкеров», настоящих юнионистов и делать оркестр более «дружелюбным». Здесь все-таки должен быть баланс. С одной стороны, нельзя ущемлять их права, но с другой, когда выходят за рамки, уже невозможно ощущать свободу действия. Допустим, ты играешь какое-то произведение и тебе остается дописать несколько секунд, как это случилось с Дженкинсом. Мы не успели записать вариации, оставалось буквально несколько тактов, и англичане, которых мы пригласили, просто встали и ушли. А это, я считаю, не дело. Человеческий фактор должен оставаться. Я не думаю, что в Москве или здесь, в Алматы, такое могло бы случиться.
— Ваша старшая дочь — певица, а младшая увлекается музыкой?
— Конечно, она любит музыку, в школе занимается флейтой. Любит играть долго, я в это время иду гулять.
— Какую музыку вы любите слушать дома или в машине?
— Вообще я люблю тишину. Но если есть возможность… Мне очень нравится музыка семидесятых годов, вы наверняка не слышали эту музыку. Была группа The Swingle Singers — потрясающий коллектив, исполняли музыку a cappella. Я могу поставить вам отрывок, чтобы вы немного с ней познакомились (берет телефон и включает композицию). Музыка высочайшего качества. Просто для сердца.
— Как вы считаете, скрипка подходит к любому музыкальному жанру?
— Скрипка — это настолько высокий инструмент. Кто-то говорит, что это дьявольский инструмент, кто-то говорит, что ангельский. Также, как и в музыке, каждый видит, что захочет. Дело в том, что у музыки есть совесть. То, что ты ищешь в ней, то и найдешь. То же самое и со скрипкой.
— Гастроли, концерты, выступления, перелеты отнимают много сил. Как вы восстанавливаетесь?
— Что забирает силы, так это действительно околомузыкальные дела — самолеты, аэропорты, ожидания, климатическая адаптация. Здесь я хожу заниматься спортом в Fidelity, для дома купил очень хороший тренажер, построил бассейн. Нравится смотреть футбол. Люблю «Арсенал», но не могу сказать, что я болельщик, мне просто нравится тренер Арсен Венгер, его философия.
— Какой совет вы бы дали начинающим музыкантам, которые стоят на перепутье и не знают, заниматься им музыкой профессионально или нет?
— Я считаю, что каждому надо учиться играть на каком-нибудь инструменте, потому что это всегда пригодится в жизни. Язык музыки каждый должен знать. А насчет того, пойти ли по профессиональному пути или нет, каждый почувствует сам. Я, допустим, это знал с самого начала. Это знание очень важно. Вопроса быть не должно. Если он есть, то музыкантом лучше не быть, потому что это очень тяжелая профессия.
— И все-таки, почему вы выбрали скрипку?
— Мне хотелось именно на скрипке играть, хотя в школе мне сказали — может быть, на виолончели попробуешь. Кто-то сказал — может, на фортепиано, я сказал твердое «нет». Только на скрипке. Для меня скрипка, можно сказать, является религией. И что по душе, так это скрипка. Все-таки это сопрано.
— На каком еще инструменте вы хотели бы научиться играть?
— Я умею очень хорошо играть на нервах. На домбре я умею, на гитаре — тоже, играю чуть-чуть. Я думаю, что хотел бы на каком-нибудь из духовых инструментов попробовать. Для дирижера это очень важно.
