Подлетая к Нью-Йорку, я сказал нашему гиду, бывшему одесситу Паше, а ныне американцу Полу Фридману:
— Первым делом пойду к месту, где убили Джона Леннона, а потом уже — все остальное.
— Ты фанатик, — ответил мне Пол, — все, кто прилетает впервые в Нью-Йорк, бегут сначала к статуе Свободы, потом — на Таймс-сквер. А ты — к своему...
А я подумал: надо сходить туда, куда мечтал, одному. Но, что поделаешь. Вот, например, с нами летит Ермухамет Ертысбаев (он тогда еще не был послом Казахстана в Грузии, а просто Ермуханом), он ведь тоже битломан. И, как только услышал, что я иду к Дакоте, то… В общем, я пошел не один.
Ведь Пол тоже увязался с нами, хоть и просто «из интереса». Поглядеть, «как эти бешеные битломаны будут молиться на своего идола, они ведь приехали в Нью-Йорк за десять тысяч километров именно для этого, — щоб посмотреть, где хлопнули какого-то гитариста, мало ли их здесь хлопают».
На 68-й улице заскакиваю в лавку:
— Есть свечки?
— Вам какую, сэр?
— Вон ту, голубенькую, за шестьдесят семь центов.
▀ ▀ ▀
Дакота, или, вернее, Дакота-билдинг — это очень даже громоздкое и мрачное здание возле Централ-парка. Нагромождение камней эдакого имперского, псевдоготического стиля. Построили его во второй половине XIX века и заселили уже во второй половине века следующего всякие артисты да адвокаты. Люди, в общем, свободных профессий.
Поселился там в 1971 году и Джон Леннон, бывший битл. Со своим семейством. С видом на Централ-парк, скупив пять квартир на седьмом этаже. Здесь его и убил маньяк 8 декабря 1980 года. Возле ворот. Когда Леннон с женой возвращались из студии звукозаписи.
А спустя десять лет вдова Джона Йоко Оно создала мемориал в его честь на участке Централ-парка, примыкающем к 72-й улице, напротив Дакоты. И назвала она это место, конечно же, «Земляничными полянами» — в честь песни Джона, одной из самых великих битловских песен.
▀ ▀ ▀
«Из всех битловских мест — одно почти святое...» Это одностишье приятеля, питерского поэта-битломана крутилось у меня в голове.
Жажда побывать здесь, в этом самом месте на Манхэттене, мучает каждого битломана во всем мире. А у меня еще было желание не просто побывать на нью-йоркских «Земляничных полянах», но и поставить где-нибудь там маленькую зажженную свечу. Поминальную. Ведь все-таки здесь убили Леннона. Убили «Битлз»...
Почти все остальные «святые» битловские места я уже посетил, и вот — «лечу» по Манхэттену к Дакоте вдоль 68-й улицы, невзирая на возмущение едва спешащего Ермухана и ехидство тоже явно отстающего Пола.
И вот она — 72-я улица. Она ли? Да! Конусообразную нелепую крышу Дакоты видно издалека. Я почти остановился, и спутники мои умолкли, поняв, что болтать здесь неуместно.
▀ ▀ ▀
...Арка, в которую Джон в последний раз вошел тем роковым декабрьским вечером и из которой его уже вынесли окровавленным и умирающим. Два привратника-кубинца, плохо говорящих по-английски.
— Здесь убили Джона Леннона? — спрашиваю одного из них.
— Да, сэр, именно на этом месте.
Я уже не могу говорить. Но собираюсь с силами.
— Я поставлю здесь свечу.
— О нет, сэр! Извините, этого здесь делать никак нельзя.
— Я приехал за десять тысяч километров, чтобы поставить здесь свечу.
— Мы понимаем, сэр, многие приезжают. Приходят. Но не разрешается...
Порыв холодного октябрьского нью-йоркского ветра заносит кленовый лист прямо в арку и, завивая его полет в причудливую спираль, несет бледно-желтый лоскуток к тому месту, где упал бывший битл, а маньяк все продолжал гвоздить его пулями. Еще, еще и еще.
Чтобы уже наверняка, чтобы не было больше на свете «Битлз», чтобы Леннон не пел больше о любви, чтобы миллионы таких вот, как я, приходили вот сюда и смотрели на то, как мертвый кленовый лист мечется над местом, где истекал кровью человек, написавший: «Представь, что вокруг мир и все люди — друзья и братья».
▀ ▀ ▀
Отвлекли нас маленькая женщина и высокий худощавый ее спутник, вышедшие из парадного подъезда в арку и повернувшие по 72-й к Централ-парку. Она — азиатка в черных очках и простенькой красной курточке с надписью на спине «Корея», короткая стрижка, легкая бодрая походка. Вот уже и прохожие стали ее узнавать и показывать друг другу, кивая и улыбаясь.
Ловлю изумленный взгляд Ермухана. Он в растерянности переводит его то на меня, то на нее и сказать ничего не может. Пол, конечно же, ни черта не понимает и только наблюдает за нашим, более чем странным для него поведением.
И мы уже бежим следом за ними, и щелкаем своими «Кодаками», а за нами — по-прежнему ничего не понимающий Пол, который кричит: «Привратник сказал, что это чья-то жена!».
«Она, она, она!» — крутится в голове. Неужели это ОНА, женщина, которая вдохновляла Джона все последние годы, которая была с ним в тот проклятый вечер и держала его голову до последнего его вздоха?!
▀ ▀ ▀
Мужчина, женщина и суетливо следующие за ними три странных субъекта пересекают улицу Централ-парк-вест, отделяющую Дакоту и от парка, и от «Земляничных полян», и углубляются в глубь зеленого массива. И тут я не выдержал... Что-то внутри взорвалось, оборвалось, лопнуло. К этому внутреннему обрыву наверняка примешалась внезапно проснувшаяся журналистская наглость.
Я догоняю ее.
— Миссис Оно! Простите старого русского битломана...
Ее спутник — Сэм Хэвэдтой (а это был именно он, человек, занявший в ее жизни место Джона) очень недоволен, показывает на часы: «Мы очень, очень торопимся». Но Йоко Оно явно удивлена — настолько, что готова немного поговорить.
— О! Русский? У меня очень много друзей в России, я была там. И поклонников Джона там очень много. Вы любите песни Джона?
— Я стал битломаном еще в СССР, вы же понимаете, что это значит? Джон для меня... Я до сих пор не верю, что его нет.
«Что это значит...» — может ли она понимать? Как было любить «Битлз» в стране комсомола и пионерии? Когда за тексты Леннона, написанные на обложках тетради, сразу ставили «пару» как по поведению. А за длинные волосы выгоняли из школы. А за то, что подражал битлам, вызывали родителей в школу.
Чепуху, конечно, сморозил. Но что мог еще сказать ошарашенный такой внезапной встречей битломан, стоя перед вдовой Джона Леннона?
Не знаю уж, какое впечатление произвели эти слова на Хэведтоя, но мне на это в тот момент было абсолютно наплевать. Я разговаривал с Йоко Оно глаза в глаза, стоя от нее в нескольких сантиметрах, и она охотно говорила со мной. С неподдельным интересом и никакой Хэведтой не мог прервать нашу, пусть и краткую, но историческую для меня и всех моих корешей-битломанов беседу.
▀ ▀ ▀
И дух Джона витал над нами в этот момент. И Джон смеялся — вот, смотри, тебя, моя дорогая, не оставляют в покое всякие сумасшедшие, прилетающие сюда со всех концов мира. Отвечай теперь на их идиотские вопросы.
— А какая песня Джона вам нравится больше всего? — вдруг спрашивает она.
— «Имэджин», — моментально нашелся я, хотя и «Земляничные поляны», и «Через вселенную, и «Я морж», и «День в жизни», и «Давай вместе» — и еще, и еще, и еще...
Сколько их, песен Леннона, которые сделали меня, нас такими, какие мы есть? Мы сами все не знаем их числа. Но нужна была сейчас одна, самая-самая. И я «нашел» ее — ту песню, которую Джон писал и пел вместе с ней, стоящей сейчас напротив меня.
Она улыбается и с пониманием кивает.
— А как вам альбомы Джона, сделанные уже после «Битлз»?
Она так и спросила: «сделанные». Хотя мы так никогда не говорили, ибо для нас все, что делали битлы, было создано, сотворено, ниспослано. Все это никто не «делал», а творил. В том числе и не совсем, на мой взгляд, удачные постбитловские альбомы Леннона. Но это были его альбомы.
— Они не уступают по уровню битловским, — вдохновенно вру я, — а где-то даже превосходят их.
— Да, — все так же кивает Йоко и как бы в подтверждение своих слов поднимает и опускает кисть левой руки. Жест своеобразный и что он конкретно обозначает, мне так и осталось непонятным.
— А вам — какой альбом больше импонирует?
— «Некоторое время в Нью-Йорке», — смеется она, — мы с Джоном делали его вместе и так увлеченно, что время летело, как в космической ракете.
Ее спутник все больше нервничает. И напоминает ей, что давно пора идти. Ермухан в стороне, в какой-то нелепой, ассиметричной, застывшей позе, стеклянными глазами наблюдает за нами. Где Пол — не вижу.
Чувствуется, что сказка подходит к концу.
И что?! «Свидание окончено»?
▀ ▀ ▀
Нет! Ведь никто не поверит! Даже если я призову в свидетели оттаявшего и вернувшегося в сознание Ермухана, никто никогда не поверит в то, что, пусть коротко, но я говорил с ней. С Йоко Оно!
— Миссис Оно, — опять, набравшись журналистской наглости и битломанского отчаяния, произношу я и тут... ужасаюсь — ведь я ее именую неправильно. Она ведь — миссис Оно-Леннон. В голове все «перемыкает», но, видя ее внимание, даже в этой нелепой паузе, я вновь наглею и бросаюсь в последнюю свою на сегодня атаку:
— Могу ли я надеяться оставить на память о нашей встрече?..
— Сфотографироваться? Конечно, нет проблем.
И тут Ермухан услышал (а главное — понял!) обрывок фразы, которая сулит и ему вхождение в Историю.
▀ ▀ ▀
Пол щелкает моим фотоаппаратом, солнце светит с запада, вокруг — Централ-парк и «Земляничные поляны», рядом камень, на котором бронзовая плита с первой строкой из «Имеджин». Люди вокруг идут, смотрят на нас. Некоторые приостанавливаются и тоже нас фотографируют.
Все. Фото сделаны. Мы с улыбками прощаемся.
— До встречи, — на прощание говорит мне Йоко Оно.
Наверное, минуты три после этого мы загипнотизированно провожали их глазами. А рука еще так хорошо чувствовала ее прощальное рукопожатие — женственное и в то же время крепкое. Пожатие руки, которую держал Леннон.
▀ ▀ ▀
А потом мы двинулись искать укромный уголок, чтобы поставить все-таки свечу на «Земляничных полянах». Как виделось мне в моей мечте.
